Мой плохой босс

Да и нет никаких примет, ни помады на воротниках, ни волос в неположенных местах, ни царапин на теле, оставленных не моими когтями… даже духами женскими от Антона не пахнет. Уж не настолько Верещагин опытен в долгих отношениях, чтобы так качественно заметать следы своих блужданий налево.

— Что, твою мать, у тебя творится, Верещагин? — не выдерживаю я на десятый день после пресловутого «знакомства с родителями». Ну, то есть с сестрой, конечно!

На Антона уже нереально смотреть спокойно, зомби скоро будут обниматься с ним, как с родным братом.

— Много работы, — тут же откликается Антон, и вот это все. Одни и те же слова. Одни и те же отговорки.

— А поконкретнее?

Мрачное выражение на лице Антона становится все концентрированней.

— Ир, я тебя не устраиваю? — спрашивает он с напряжением, глядя на меня так, будто уже готов сорваться с места и устроить за меня побоище.

Боже, дурак какой, так бы и открутила эту безмозглую голову.

Срочно! Срочно прихватить негодяя за грудки, прижать к стенке и куснуть его за губу. Чтобы не повадно было болтать глупости!

— Мне кроме тебя никто не нужен, Верещагин, — сообщаю я, и минуту спустя заявляю свои претензии на тело этого вечно сомневающегося во мне мерзавца.

Рубашка? Долой! Порву? И хрен с ней! Она мешает мне впиться когтями в кожу Верещагина.

Мы топим в этой разборке мои вопросы и его не данные ответы.

Кто сказал, что я легко сдалась? Кто вообще сказал, что я сдалась — расстреляйте этого клеветника.

Если Антон не колется, то — очень вероятно — расколется его сестра. Уж она-то мне точно выскажет, если я в чем-то виновата в её ссоре с братом и в тех неприятностях, что вдруг огреб Верещагин.

Ну, если, конечно, Вика в курсе тех неприятностей.

Но все началось тогда! Вечером, когда она злая уезжала от моего дома.

Судьба решает проблему моей информационной неосведомленности более неожиданным путем.

Уже следующим утром после этого разговора утром мне звонит Игнат Третьяков…

Глава 42. Антон

— Ну вот как-то так… — Третьяков замолкает и смотрит куда-то в сторону. В глаза мне он смотреть стремается.

И правильно.

У меня в руке дрожит стакан. И я даже не знаю, что я хочу сильнее — раздавить этот стакан как в каком-нибудь вестерне, или затолкать его в пасть этому болтливому ублюдку.

Он все рассказал. Рассказал Ирине! А потом приехал ко мне с этим своим чистосердечным признанием. Сука!

Чисто теоретически — за чистосердечное признание нужно смягчать наказание.

Будет ли мягким наказанием, если я вырву этому ублюдку его блядский язык?

— Сколько Зарецкий тебе заплатил за это дерьмо? — разглядываю стакан. Все что угодно, лишь бы не глядеть в глаза этому блядскому Иуде. — Ну, давай, Игнат, расскажи, за сколько продал нашу дружбу и партнерство?

Красивый стакан. Чистый. С толстыми стенками. Из него я сейчас уже глотнул виски, разделив его с этим мудилой.

Бля, как бы меня еще не вырвало от подобных осознаний.

— Тох, — Третьяков раздосадованно кашляет, но я не желаю слушать весь этот хренов бред.

— Назови мне сумму и уебывай, друг, — презрительно цежу я сквозь зубы, — прочая твоя болтовня меня не волнует.

В делах бизнеса друзей не бывает?

Кажется, вот сейчас я получаю этому самое твердое подтверждение.

— Никто мне не платил, ясно? — Третьяков качает головой. — Ни одной блядской копейки.

— Ну да, — я брезгливо кривлю губы, — я тебе конечно верю…

Столько усилий… Столько усилий было потрачено на то, чтобы Ира не узнала о моей войне с Зарецким, о тех блядских инспекциях, что принялись прессовать и меня, и Вику тут же, стоило мне послать этого мудака туда, где ему было самое место.

И до сих пор в ушах так и звучит его бесстрастное: “Ты забрал у меня кое-что мое, мажор… Очень для меня ценное. Вернешь — оставлю тебя и твою сестру в покое”.

Нет, мне насрать на это его гнилое “мажор”, нахер мне не надо, чтобы этот конкретный удод меня уважал, но тянет Зарецкий же свои щупальца к Ирине, да еще и её именует своей.

Только уже за это я хочу его угробить. Урыть. Сделать все, чтобы политическая карьера у этого ублюдка смылась куда-нибудь в канализацию. И он сам чтобы тоже утопал в дерьме.

Жаль, что пока получается абсолютно наоборот.

Мне всего-то и надо было — время, развернуться, определить слабые места моего врага, а тут Третьяков, этот чертов Иуда со своей якобы непроданной инициативностью… Влез!

— Тох, — мой почти уже бывший партнер смотрит на меня без особой надежды на понимание, — ты сейчас сам лезешь по самые гланды в то, от чего потом не отмоешься.

Самое занятное, я ведь никому не каялся в том, чем я занимаюсь. Да, обрисовал, что схлестнулся с Зарецким, но при этом напрягал только свои связи в поисках слабого места этого недоноска.

— И какое твое дело, во что я лезу?

Не то чтобы мне было интересно, отчего у нашего Игната Александровича такой длинный нос, но все-таки — если делать вид, что я ему верю, и что сдал он меня от беспокойства.

— Ну действительно, — Третьяков недовольно кривится, — мы же не партнеры, и не друзья совсем, я же не должен беспокоиться о том, как бы ты не нарвался.

Друзья, бляха. Разумеется!