Мои посмертные воспоминания. История жизни Йосефа «Томи» Лапида

Его без конца обхаживали президенты и министры (среди которых было немало женщин), а он возвеличивал и низвергал их с нескрываемым удовольствием. Каждую пятницу сотни тысяч людей покупали газету только для того, чтобы прочитать его еженедельную колонку. «Если вы хотите знать, что население подумает завтра, – сказал как-то начальник Генштаба Игаль Ядин, – прочитайте, что Карлебах пишет сегодня».

Впервые войдя в его кабинет, я понял, что совет Кишона был излишним: я ужасно смутился. Он смерил меня беглым взглядом и метнул на стол три фотографии. «Сделай к ним подписи», – сказал он. Мне удалось сымпровизировать, несмотря на то что я не всех узнал. Тень улыбки скользнула по его лицу. «Завтра утром приступай», – сказал он. Работа моя была не особенно сложной. Газету, которая состояла тогда всего из восьми полос, готовили ночью и присылали ему домой на правку. Он проверял каждое слово, исправлял, а утром я приходил к нему и забирал материал в типографию. Помимо материалов, он передавал со мной авторам статей короткие записки, как правило, острые как нож.

Эти записки очень нравились мне, но из-за них я приобрел много врагов. Все знали, что только я знал их содержание, и боялись – вдруг я его разглашу. Впервые в жизни я работал с настоящим лидером – человеком, характер которого побуждал всех вокруг работать круглосуточно, без передышки. Когда он кого-то отчитывал, человек будто съеживался, а те, кого он изредка все-таки хвалил, еще несколько дней после этого чувствовали себя на седьмом небе.

Карлебах учил меня деликатности в обращении с людьми, тому, что им обязательно надо быть выслушанными, показал мне разницу между важным и обыденным, а главное – продемонстрировал, какая сила кроется в человеке, который всегда говорит правду. Иногда это доставляет сиюминутные неудобства, но в перспективе (а работать надо только на перспективу) это всегда единственно правильная политика.

Однажды он увидел, как я взъярился на одну из машинисток, помрачнел и вызвал меня к себе в кабинет.

– В чем было дело? – потребовал он ответа.

– Я погорячился, – признался я.

– Если ты такой нервный, – сказал он, – вымещай это на мне. По делу раздраженные люди должны кричать на своих начальников, а не на подчиненных.

Этот урок я не забыл и старался следовать ему всю жизнь.

А еще он научил меня писать. Возможно, кабинетные интриги его развлекали, но к печатному слову – вероятно, в силу своего раввинского образования – он относился с благоговением. С несвойственным ему терпением он раскрывал передо мной многочисленные тайны мастерства. Как-то я спросил его, что делает человека хорошим журналистом. «Мастерство ремесленника, – сказал он. – Глаз снайпера. Чутье охотника. И душа любопытного ребенка».

На втором месяце моей работы мы сидели в его кабинете, и он, диктуя мне что-то, вдруг посмотрел на меня.

– Что значит слово «Лампель»? – спросил он.

– Это «лампа» по-венгерски, – ответил я.

– Ты должен поменять фамилию, – сказал он, – ты пишешь на иврите, тебе нужно имя на иврите.

– Я – последний Лампель, – сказал я, – у моих дядьев нет сыновей.

Он как будто не услышал меня.

– Лапид, – сказал он, – тебе надо поменять фамилию на Лапид. Означает – факел. Довольно близко по смыслу, так что они не будут на тебя сердиться.

Его влияние на меня было настолько велико, что через два дня я отправился в Министерство внутренних дел, отстоял два часа в очереди и поменял фамилию. Карлебах был прав насчет фамилии – она была легко запоминающейся, но по поводу дядьев он ошибся – они не разговаривали со мной несколько месяцев.

Поступил бы я так же сегодня? Думаю, да, но чувствую себя немного виноватым перед предками, что прервал династию Лампелей. В этом было что-то жестокое, чему в молодости я не придал значения. С XVIII века – когда в габсбургской империи евреям было приказано иметь фамилии – Лампели рождались и Лампели умирали, а я вдруг самовольно решил стать последним Лампелем.

Довольно скоро Карлебах стал настолько доверять мне, что вручил пачку чистых листов бумаги с нацарапанной внизу своей подписью. «Нет у меня терпения отвечать на письма читателей, – сказал он, – отвечай от моего имени». Поручение развеселило меня, пока я не вспомнил многочисленные издевки, которые мне пришлось вынести от редакторов из-за моих грамматических ошибок. Ну ладно, я – новый репатриант, но разве допустимо, чтобы Карлебах отвечал своим почитателям с ошибками. Чтобы скрыть от него свои затруднения, я ночи напролет сидел дома со словарем и с огромным трудом писал эти письма, чтобы утром небрежно положить их ему на стол, будто они были написаны в считаные минуты.