Мои посмертные воспоминания. История жизни Йосефа «Томи» Лапида

Апелляционный процесс все еще тянулся, а интерес публики уже начал угасать, и я стал опасаться, что вскоре мне объявят, уже вторично, об окончании моей работы в «Маариве». Я решил, что стоит начать писать по-другому.

За исключением таких ярких звезд, как Карлебах и Кишон, журналистика в Израиле находилась по большей части под влиянием дотошной, скрупулезной немецкой прессы. В основном все придерживались известного правила пяти вопросов – кто, что, когда, где и почему, и чтобы знаки препинания стояли на месте. Это была очень профессиональная и тщательная работа, но скучная и сухая, как старая гренка.

В венгерской журналистике, на которой я был воспитан, существовал целый жанр, который никому в Израиле известен не был, – короткие, яркие и смешные заметки о людях. Не так был важен заголовок, как замаскированная булавка, скрепившая платье дамы из высшего общества, припрятанная бутылка джина у улыбчивого политика и цветастые наклейки авиакомпаний на футляре виолончели знаменитого музыканта.

Впервые в жизни я начал писать в собственном стиле.

У некоторых в «Маариве» это вызвало удивление, но мне было все равно. Если и уволят, я хоть буду знать, что попытался идти своим путем. Но довольно скоро стало понятно, что публике нравится этот новый стиль, и в моем скромном почтовом ящике начали скапливаться письма читателей.

Однажды утром я встретил в коридоре Шницера. Выходя из туалета, он вытирал руки бумажной салфеткой. Я кивнул ему и пошел дальше. Но он окликнул меня.

– Томи, – сказал он.

– Да? – обернулся я.

Видно было, что его занимает какая-то новая идея.

– Эти твои колонки, – сказал он неуверенно, – читателям, похоже, нравятся.

– Так говорят.

– Может, сделаешь такую колонку по пятницам? Бери у людей интервью и пиши про них веселые истории.

– Договорились. Когда начинать?

– На следующей неделе.

– Хорошо.

Я нарочито спокойно пошел дальше, спиной чувствуя, что он продолжает смотреть мне вслед, все еще сомневаясь, правильно ли поступил. Но как только я свернул за угол, то начал прыгать по ступенькам как сумасшедший. Своя колонка! Каждую неделю! Одна из секретарш, поднимавшаяся мне навстречу, остановилась, окинула меня обеспокоенным взглядом, развернулась и осторожно пошла в другую сторону.

Немного успокоившись, я спросил себя, что было бы, если бы Шницер не вышел по нужде тем утром. У меня нет ответа на этот вопрос. Может быть, эта идея все равно пришла бы ему в голову, а возможно, что я на долгие годы остался бы в «Уйкелет» и закончил свою карьеру одним из ее руководителей. Жизнь складывается из очень многих «если», и лучше прыгать по ступенькам, чем разбираться во всем этом.

Моя колонка «Герои недели» стала популярной в одночасье.

Каждую неделю я брал интервью у трех-четырех человек и делал из них короткие эпизоды – по четыреста-пятьсот слов. Иногда мне казалось, что в Израиле нет человека, у которого я хотя бы пару раз не взял интервью. Шницер, лопаясь от гордости, написал: «Ты можешь быть выдающимся ученым, процветающим финансистом, многообещающим художником, молодым популярным поэтом или политическим интриганом – но если тебе еще не позвонили с приглашением на интервью к Лапиду, значит, ты еще не добрался до остановки под названием “Успех”».

Я не ограничивался израильтянами. Было много встреч с иностранцами. Молодое еврейское государство привлекало тогда всеобщее внимание, многие приезжали взглянуть на новое чудо собственными глазами. Они рассказывали миру о нас, а я рассказывал нашим о них.

За пять лет существования моей колонки я брал интервью у Ива Монтана и Симоны Синьоре, Рудольфа Нуриева и Коко Шанель, у Генри Киссинджера и Вилли Брандта, у Игоря Стравинского и Пабло Казальса, у Эллы Фицджеральд и Амалии Родригиш, Стэнли Мэтьюза и Артура Рубинштейна, Джона Гилгуда и Питера Селлерса и многих, многих других. Некоторые из них, как Харри Голден и Дэнни Кей, стали моими друзьями. Больше всего им нравилось то, что я не задавал банальные вопросы, которыми журналисты терзали их повсеместно.

С музыкантами я говорил о политике, с политиками – о моде, а с законодателями моды – о военной истории. Луи Армстронг рассказал мне о днях, проведенных в тюрьме на юге Соединенных Штатов, Марсель Марсо – о своем детстве в глубоко религиозной еврейской семье в Страсбурге, а Елена Рубинштейн – о своей самой дорогой в мире коллекции миниатюрной мебели. Когда она после интервью встала, я понял, откуда взялось ее увлечение: легенда косметического рынка сама была миниатюрной, ростом не более ста пятидесяти сантиметров.

Глава 24