Мои посмертные воспоминания. История жизни Йосефа «Томи» Лапида

Вполдевятого утра зазвонил телефон. Приоткрыв один глаз, я с трудом разглядел тени предметов в незнакомом гостиничном номере. Голова трещала от выпитого, во рту пересохло. Я пошарил рукой и нашел трубку.

– Ну? – весело спросила мама. – Как все прошло?

– Что?

– Ну, ты сам знаешь.

Я посмотрел налево. Рядом над подушкой приподнялась темноволосая голова, и на меня смущенно уставилась пара черных глаз. Только тут до меня дошло, что я уже двенадцать часов как женат.

– Господи, мама, я перезвоню, когда проснусь.

Вешая трубку, я еще успел услышать, как она смеется.

За неделю до назначенного срока свадьба чуть не сорвалась. Мы отправились зарегистрировать брак в сопровождении двух свидетелей – Кишона и Доша, но, как только переступили порог запущенного и обшарпанного раввината, Шула перепугалась и заявила, что уходит домой. Я уставился на нее открыв рот, не в состоянии вымолвить ни слова, но на мое счастье Эфраим не растерялся. «Подожди здесь», – сказал он, взял Шулу под руку и повел прогуляться, объясняя ей, что все невесты испытывают страх в последний момент перед замужеством. «Идиот, – шепнул он мне, вернувшись, – ты что, не понимаешь, что она девственница?»

Я был потрясен. Всю жизнь меня окружали сексуально раскрепощенные женщины, а женюсь я на последней девственнице Тель-Авива.

Это незначительный эпизод, но он уже тогда обозначил в наших взаимоотношениях то, что сохранилось до последнего дня моей жизни: я всегда был бычком с колокольчиком на шее, шумным и жизнелюбивым, всегда в окружении друзей, скорым на смех и на гнев, а она была – и остается – погруженной в себя, чувствительной художественной натурой, сосредоточенной на своем внутреннем мире, поэтом, которого встречи с повседневностью наполняют тревогами.

Свадебная церемония проходила в Доме журналистов в Тель-Авиве 15 февраля 1959 года. Дату выбрали не случайно. «Маарив» был основан 15 февраля, и мы по традиции отметили годовщину, приурочив к ней свадьбу, чтобы сэкономить на расходах. Сама церемония бракосочетания состоялась тем же утром во дворе дома новоиспеченных тестя и тещи на улице Мапу в Тель-Авиве. Шула была в белом, и тому, кто станет утверждать, что когда-нибудь была невеста красивее, придется предстать передо мной на небесном ринге. Возле нее стояла мать, Хелен, и бросала на меня подозрительные взгляды. У дочери торговца яйцами из Трансильвании не вызывал особого воодушевления честолюбивый эмигрант, которого выбрала ее дочь. Она считала, что я хочу продвинуться в «Маариве», женившись на дочери одного из главных в газете людей, и не утруждала себя тем, чтобы это скрывать. Я со своей стороны считал ее отношение снобизмом – учитывая, что она начинала свой трудовой путь в Израиле погонщицей ослов на плантациях Кфар-Сабы, и тоже не старался это скрыть. Не прошло и пяти минут, как я женился, а у меня уже была самая что ни на есть классическая теща.

Оглядываясь назад, я думаю, что был к ней несправедлив. Хелен Гилади была женщиной эмоциональной, с прекрасным чувством юмора, у нее была молочно-белая кожа и черные цыганские глаза. Она закончила всего шесть классов, но любила литературу и театр; говорила, писала и читала на иврите, английском, французском, немецком, венгерском и румынском; едва сводя концы с концами, она все же отправила дочь на уроки живописи и драмы и в течение двенадцати лет выплачивала деньги за рояль, купленный для нее в Иерусалиме в магазине «Король роялей Клейнман».

К ужасу ее молчаливого супруга, у Хелен была склонность к розыгрышам. Бывало, в шоколадных шариках гостям попадался жгучий перец, или к чаю подавали кубики соли вместо сахара. Ее шутки были язвительными и саркастичными, ее острого языка не избежал никто. Годами я был ее главной мишенью, и обычно не оставался в долгу. Только когда ее не стало, я понял, как сильно мне ее не хватает.

Во время церемонии бракосочетания я очень волновался и был страшно напряжен, пока не вспомнил историю, которую рассказал мне незадолго до того американский оперный певец Ричард Такер (настоящее имя которого было Реувен Тикер): однажды знаменитый Артуро Тосканини выбрал его на главную роль в «Аиде», которую ставили в Метрополитен-опера в Нью-Йорке. Во время репетиции последнего акта Тосканини вдруг остановил оркестр и спросил: «Господин Такер, почему вы так серьезны?» Такер продолжал петь с мрачным выражением лица, соответствующим образу Радамеса, которому в конце сцены выносят смертный приговор. Тосканини снова остановил оркестр. «Ты же идешь на смерть! – заорал он. – Так улыбайся!» И улыбка озарила мое лицо.

В день сорокапятилетия нашей свадьбы мы поехали с детьми в Галилею, а вечером ужинали в ресторане с удивительно подходящим названием «Усадьба Шуламит». После второй бутылки вина Мерав спросила меня: «В чем ваш секрет? Как оставаться вместе столько лет?»

– Есть три условия, – ответил я. – О первом дети – даже в вашем возрасте – не хотели бы слышать…

Зазвенели бокалы, смешки затихли.