Мои посмертные воспоминания. История жизни Йосефа «Томи» Лапида

Однажды утром я был приглашен на заседание правительства по обсуждению бюджета. И подвергся резкой атаке со стороны премьер-министра. Бегин привел длинный список членов оппозиции, которых приглашали на телевидение комментировать события, и потребовал объяснить, почему представители правительственной коалиции не получают эфирного времени. В глубине души я был согласен с ним, но считал, что правительство не должно управлять телевидением. Бегин же не привык, чтобы с ним спорили.

– Уважаемый господин Лапид, – произнес он тем саркастическим тоном, которым обычно говорил с людьми на площадях, – считаете ли вы, что правительство должно бояться телерадиовещания?

Воцарилась тишина. В те годы никто не осмеливался отвечать премьер-министру, тем более когда он был в таком свирепом настроении.

– Господин премьер-министр, – сказал я, – пока правительство боится телевидения больше, чем телевидение боится правительства, в этой стране будет демократия. О другой возможности я даже думать не хочу.

Бегин поморщился, но ничего не сказал. Позднее в тот же день мне позвонил Арье Наор.

– Как ты смеешь так отвечать премьер-министру?! – заорал он на меня. – Мы тебя назначили, мы тебя и снимем!

Я бросил трубку и с того дня отказывался с ним говорить.

Были случаи, когда я оказывался виноватым только потому, что никто не знал правды. Одной из самых нашумевших историй был случай с документальным фильмом Моти Киршенбаума о турецком геноциде армян в период Первой мировой войны. Историки предполагают, что тогда были убиты или погибли от голода около восьмисот тысяч армян, а некоторые (среди них – турецкий писатель, лауреат Нобелевской премии Орхан Памук) считают, что число погибших составило более миллиона.

Буквально за несколько дней до даты показа фильма мне позвонил тогдашний генеральный директор Министерства иностранных дел Давид (Дэйв) Кимхи. Он рассказал мне, что на протяжении нескольких лет Израиль тайно вывозит из Сирии евреев, которым угрожает опасность (в основном это были женщины), – через турецкую границу и при поддержке турецкого правительства.

– Турки сообщили нам, – сказал Кимхи, – что, если фильм будет показан, они закроют границу. А теперь решай сам, как поступить.

Я решил отменить показ фильма, не имея возможности объяснить общественности причину такого поступка. Ханжи ликовали, радуясь моему позору. «Именно Томи Лапид, – писали газеты, – человек, переживший Катастрофу, помогает туркам замалчивать геноцид, пережитый армянами». Были написаны десятки критических статей, и ни одна из них не была в мою пользу. Я даже не пытался реагировать на эти злорадные выпады, поскольку правду рассказать не мог, а врать не хотел.

Но если бы мне пришлось решать снова, я поступил бы так же. При всей болезненности этого решения, жизнь людей была важнее показа фильма – я знаю, что и по сей день среди нас живут женщины, чья судьба могла быть совершенно иной, если бы этот фильм вышел в эфир.

Поворотным моментом в моих взаимоотношениях с журналистами комитета стала резня в лагерях палестинских беженцев Сабра и Шатила. А поворотный момент в отношениях с самим собой случился несколькими месяцами ранее.

Первые дни Ливанской войны я испытывал сильное нервное напряжение, потому что Яир был в составе 500-й бронетанковой дивизии, вошедшей в Ливан, и целую неделю мы ничего о нем не знали. Через неделю он позвонил и слабым голосом произнес: «Я в больнице “Рамбам”». Выяснилось, что он надышался дымом шашки, маскировавшим посадку вертолетов, и у него случился приступ астмы. Его эвакуировали тем же вертолетом, который он помогал сажать.

На следующий день он приехал домой, обнял нас и пошел спать. Через два часа приехал солдат из отдела пропавших без вести, привез вещмешок Яира и принес нам соболезнования в связи с его смертью. Выяснилось, что Яир был в джипе вместе с двумя офицерами. Он вышел пообедать, а офицеры поехали дальше, через двести метров подорвались на мине и погибли. Когда вещмешок Яира нашли в останках джипа, то решили, что он тоже погиб. Если бы он не спал в соседней комнате, у меня случился бы инфаркт.

Мне не хотелось бы драматизировать на пустом месте, и Яиру не хотелось бы этого. В Ливанской войне были гораздо более тяжелые эпизоды и более героические, но со мной что-то тогда случилось. Я не люблю получившее распространение слезливое убеждение, что страна должна защищать «наших детей», облаченных в армейскую форму. Нет, это солдаты должны защищать страну, а не наоборот. Но я был потрясен тем, с каким легкомыслием правительство посылало наших детей на вражескую территорию.

Задача государства – тысячу раз подумать, прежде чем посылать солдат в бой. Как и многие израильтяне, я понял, что мы ведем неправедную войну в неправильном месте. До этого момента я был либералом по мировоззрению, с инстинктами консерватора. Сейчас перевесило мировоззрение. И я решил про себя, что телевидение будет освещать эту войну не как финансируемый правительством канал, но в соответствии с принципами свободной журналистики.