Мой прекрасный князь

Все произошло слишком быстро. Яр не успел толком осознать, что его жизнь непоправимо изменилась. Он больше не мог пойти, когда и куда ему хочется. Каждый шаг надо было согласовывать. О прогулках по улице и речи не шло, впрочем, он уже не стремился – ходил и подозрительно оглядывался.

Фотки с теми девчонками разлетелись по Сети, собрав множество комментариев и ожесточенных споров на тему, где его лучше ловить. Домашний адрес отца пока не слили, но, кажется, до этого уже недалеко. И что он тогда будет делать – возвращаться к маме, подставлять еще и ее? Искать съемное жилье, которое труднее вычислить?

Рассматривая снимки, Яр удивлялся. Выглядит на них вполне прилично – беспечно улыбается, мило обнимает девушек, даже как будто что-то им рассказывает, хотя он этого совершенно не помнил. Ни страха в глазах, ни нервных суетливых движений, ни затравленного выражения на лице. Камера магическим образом выделяет в нем лучшее, и неважно, профессиональная аппаратура или простой смартфон…

К нему все же приставили парочку бесстрастных неразговорчивых парней, которые всюду следовали по пятам, встречая и провожая до двери квартиры, где он жил у отца. Яр не мог к ним привыкнуть, каждый раз удивлялся, зачем они нужны, и жутко бесился, что теперь ходит под конвоем. Называли они его не иначе как «Ярослав Елисеевич», что дополнительно вымораживало. И это еще никто, кроме Игоря, не знал об открытке с угрозами!

К счастью, та девица больше не появлялась, никаких сюрпризов в цветах и подарках не находили, да он и не искал – подношениями занималась охрана. Может, друг прав и это она написала про мертвого царевича? Хотелось бы надеяться, что история не получит продолжения.

К счастью, в машину к нему парни не лезли – хватало водителя, который тоже выполнял функции охранника. Яр смотрел в окно на тусклые улицы, покрытые грязным растаявшим снегом, и в голове сами собой рождались строчки…

Шелковые ленты на твоих запястьях
Отблеском кровавым бьются в полутьме,
Стянутые руки, порванное платье,
Светлые и резкие тени на стене.

Волосы встрепались, блеск в глазах безумных,

И к изящной сумке судорожный жест,
Сведенные пальцы на ремне сомкнулись —
В исступленном вопле ясен знак небес.

Разметались слезы – след сухой и жаркий,

Сломанные руки не удержат медь.
И померкший разум тягостным ударом
Явит избавленье – в муках умереть.

Пусть ты невиновен, пусть несправедливо,

И упреком страшным горький крик: «За что?»
Если Бог назначил – не противься силе,
И с твоею смертью он простит – кого?..

После поцелуя не упало небо,

И христопродавца Бог не покарал.
Жалкий в своем горе юноша нелепый.
Пропадай, несчастный! – да уже пропал…

Умирать не страшно, если нет сомнений,

Если выбор сделан, если – самому.
Брат названый должен умереть в мученьях…
Я тебя, учитель, не переживу.

Нищие поднимут на ступенях храма

Жалкие монеты, стертые в пыли…
Пусть никто Иуде не кричал: Осанна…
Почему ты плачешь? – признаюсь в любви.

* * *

За то, что он имеет сейчас, многие готовы душу продать. А ему все достается слишком легко. Счастливчик, везунчик, баловень судьбы… Другие бы радовались, а он всегда чем-то недоволен. Его вечно страдающий вид выводит из себя гораздо сильнее, чем успехи.

Что ему еще надо? Каких жизненных благ недостает? Он уже имеет то, что недоступно большинству. И никогда не будет доступно…