Мой профессор - волк! [полная]

— Стань собой, Стейси. Такой, какой была час назад.

Отвернулся даже, чтоб не видеть, как мутнеют ее глаза от разочарования и обиды. Обиды на себя, на него — за то, что сначала заставил ее стать шлюхой, а потом передумал и снова превратил в невинную ханжу, заставляя как следует прочувствовать свое унижение.

Но так будет лучше. Потому что если бы он продолжил и позволил ей и дальше вот так «расслабляться»… Стейси, может и простила бы его потом, когда все равно пришлось бы вернуть ей себя, настоящую… А вот он бы себе точно не простил.

Пусть все будет по-настоящему. Он ведь в нее такую влюбился — напуганную, глазастую малышку, кутающуюся в свой безразмерный свитер.

— Тони… — позвала она сзади — уже совсем другим голосом.

Он не поворачивался — глаза закрыл даже. И приготовился подставлять щеки — уж что-то, а пару-тройку увесистых пощечин он точно заработал.

— Зачем… зачем ты это сделал?

Ему показалось, что ее голос дрожит, будто она сдерживала слезы, и тут уж пришлось обернуться.

— Стейси, я идиот… Прости, но мне казалось, что нам обоим так будет лучше…

О да, кто бы сомневался — голубые глаза уже были полны слез. Он бросился к ней, схватил, прижал так крепко, что через секунду испугался — а ну как сломает что-нибудь… Она ж как кукла фарфоровая…

Отстранился, вытер с ее щек слезы и замер под ее взглядом, пытаясь прочитать в них, что она обо все этом думает. Понял, что может, если захочет, и так «прочитать» и немедленно остановил себя — не сметь копаться у нее в голове! Чуть сам себя по щекам не нахлестал.

Она сглотнула.

— Спасибо.

— За что?! — его глаза расширились, а брови поползли вверх. Вот уж благодарности он точно сейчас не ожидал!

— За то, что прекратил… все это, — она слабо улыбнулась. — Хоть мне и нравилось быть раскованной.

— А мне нравится, когда ты… вот такая, — вырвалось у него. — Милая и скромная.

А внутри уже все прыгало от восторга — какое счастье, что он решился сейчас, не зайдя слишком далеко! Это ведь реально было бы хуже, чем если бы он просто заставил ее расставить ноги — сознание и подсознание вошли бы в такую конфронтацию, что никакой психолог не помог бы потом восстановить душевный баланс.

— Рана болит… — пожаловалась вдруг она, морщась и прикладывая руку к шее — где уже начинающий заживать укус вновь набух и покраснел.

— Я принесу аптечку… — он уже начала было вставать — подойти к их своему не распакованному чемодану, вытащить обезболивающее и новый пластырь с бинтом — ведь понятно, что сегодня им будет не до секса, а значит, надо обезболить — хоть поспит нормально…

Стейси вдруг остановила его, взяв за руку.

Тони оглянулся и чуть не выругался — какого хрена? Он теперь всегда будет подвисать в ее глазах, как малолетний сопляк, начитавшийся бабских романов?!

Совсем пропал. Залип, как последний кретин. Обеими ногами увяз, по самые…

— Поцелуй меня.

А вот это было неожиданно. Чего угодно ожидал, только не этого.

— Поцеловать? Сейчас? — он и сам понимал, насколько по-идиотски это прозвучало.

Но не спросить не мог — теперь, похоже, всегда с ней осторожничать будет. На всякий случай, даже перепроверил — а ну как снова развратничать начала? Приказал еще раз, уже мысленно — будь собой, будь такой, как всегда. Такой, какой была час или два назад.

Ничего не изменилось — Стейси все также сидела на его кровати на коленях, голой попой на пятках. И все так же смотрела на него своими огромными, как бескрайнее море, голубыми глазами… и руку к нему тянула, робко теребя его за запястье.

И он решил, что хватит. Просто хватит. Просто мозг свой профессорский, занудный до тошноты, взял и выключил.

А потом наклонился к ней, рукой обнял за шею и с наслаждением прижался к ее губам, вырывая из них тихое и безумно сексуальное «ооххх…»

Глава 24

Я сама не знаю, с какой стати вдруг решила простить его и продолжить наше… еще бы понять, что. Но точно не из-за раны. Боль от укуса прекрасно убиралась обезболивающим, и уж что-то, а переспать с этим ночь ради того, чтобы проучить моего потерявшего берега «хозяина» я совершенно точно смогла бы.

Но я вдруг не захотела его «проучивать». Может, из-за его побитого вида и вполне искреннего сожаления — Макмиллан явно готов был загрызть себя и без моих обид и возмущений. К тому же, он ведь одумался. Извинился. И раскаивается за свой эгоизм совершенно по-настоящему.

А может, из-за того, что я просто… просто хотела его. И очень, очень хотела вернуть то, что испытала, пока была под его приказом — это лихорадочное, острое возбуждение, когда тело горит и жаждет ласки, а в бедрах все стягивается в жаркий, готовый взорваться узел. Я хотела чувствовать себя так, как минуту назад — только преодолев свое стеснение и страх САМА. В голове. Без приказов «расслабиться» и вести себя так, как хочет мое тело.

Будь собой, он сказал? Нет проблем, профессор, буду. Раз вы изволили меня отформатировать до фабричных установок. И сама по себе я созрела только для одного.

— Поцелуй меня, — попросила, не позволяя ему уйти.

Макмиллан повернулся, и я даже присела — до того велико было изумление в его глазах.