Мой роман, или Разнообразие английской жизни

Наконец он воротился домой, зажег свечу и с решаемостью принялся читать «Чаттертона». Это было старинное издание и все сочинение заключалось в одном толстом томе. Очевидно было, что книга принадлежала кому нибудь из современников поэта и вдобавок жителю Бристоля, человеку, который собрал множество анекдотов касательно привычек Чаттертона, и который, по видимому, не только видал его, но и беседовал с ним. Книга переложена была листами писчей бумаги, покрытыми выписками и заметками, доказывавшими личное знакомство с несчастным певцом. Сначала Леонард читал с усилием; но потом биография поэта начала производить на юношу какие-то странные и сильные чары. Леонард находился под влиянием мучительного ощущения: уныния и ужаса. Чаттертон, одних лет с Леонардом, умирает самым жалким образом. Этот удивительный мальчик – гений свыше всякого сравнения, который когда либо развивался и исчезал в осьмнадцатилетнем возрасте, гений, сам себя образовавший, сам себя повергнувший в борьбу, сам себя сокрушивший. Можно себе представить, как все это интересовало Леонарда!

С глубоким вниманием Леонард прочитал период блестящего подражания, которое так жестоко и так несправедливо истолковано было в дурную сторону, принято за преступную подделку, и которое если и не было совершенно невинно, зато имело весьма близкое сходство с литературными произведениями, во всех других случаях принимаемыми весьма снисходительно, а в этом случае обнаруживающими умственные дарования до такой степени удивительные, такое терпение, такую предусмотрительность, такой труд, бодрость духа и такие обширные способности, которые, при хорошем направлении, часто делают людей великими не только в литературе, но и в общественном быту. Окончив период подражания и перейдя к самим поэмам, молодой читатель преклонялся перед их красотой и величием, буквально, притаив дыхание. Каким образом этот странный бристольский юноша укрощал и приводил в порядок свои грубые и разнообразные материалы в музыку, заключавшую в себе все тоны и ноты, от самых низких до самых возвышенных? Леонард снова обратился к биографии, снова прочитывал ее: он видел в ней гордого, отважного, убитого духом молодого человека, одинокого, подобно ему самому, внутри громадной столицы. Он следил за каждым шагом в его несчастной каррьере: видел, как она с избитыми и отяжелевшими крыльями погружалась в грязь, – потом обращался к последним его сочинениям, написанным из за куска насущного хлеба, к сатирам, неимеющим морального достоинства, к поэмам, непроникнутым сердечною теплотою. Читая эти места, Леопард трепетал: он испытывал какое-то болезненное чувство. Правда, даже и в этих местах его поэтическая душа открывала (что доступно, мне кажется, для одних только поэтов) небесный огонь, который от времени до времени выбрасывал пламя из простого, грязного топлива. Леонард видел в них неотделанные, торопливые, горькия приношения ужасной нужде, видел руку гиганта-юноши, созидавшего величественные стихи Роулея. Но – увы! – какая ощутительная разница усматривалась в холодном подражании с звучными стихами знаменитого поэта! Все спокойствие и радость как будто улетели из этих последних произведений юного поэта, доведенного неумолимой нуждой до поденщины. Ужасная катастрофа быстро приближалась…. Воображение Леонарда рисовало бедную комнату, с запертыми дверями, отчаяние, смерть, разорванные рукописи вокруг несчастного трупа. Картина ужасная! Призрак титана-юноши, с его гордым челом, его цинической улыбкой, его светлыми взорами, тревожил в течение всей ночи смущенного и одинокого юношу-поэта.

Иногда случается, что примеры, которые должны бы отвращать человека от некоторых исключительных наклонностей, производят совершенно обратное действие. Так точно и теперь: судьба Чаттертона заронила в душу Леонарда темную мысль, которая безвыходно осталась там, как бледный, зловещий призрак, собирая вокруг себя облака мрачнее и мрачнее. В характере покойного поэта, его тяжких испытаниях, его судьбе было многое, что являлось Леонарду как смелая и колоссальная тень его самого и его судьбы! Книгопродавец в одном отношении сказал истину: Леонард явился к нему на следующий день совершенно другим человеком. Лишившись Гэлен, Леонарду казалось, что он лишился в ней ангела-хранителя.

«О, если бы она была при мне! – думал он. – Если бы я мог чувствовать прикосновение её руки, если бы, взглянув на гибельное и мрачное разрушение этой жизни, так быстро возвысившейся над обыкновенным уровнем, так самонадеянно созидавшей столп, чтоб спастись от потопа, – её кроткий взор говорил мне о непорочном, смиренном, невозмутимом детстве! Если бы я мог быть необходимым для неё, быть её единственным попечителем, тогда бы я смело сказал себе: «ты не должен отчаяваться и помышлять о смерти! ты должен бороться со всеми неудачами, чтобы жить для неё!» Но нет! нет! Только подумать об этом огромном и ужасном городе, об этом одиночестве на скучном чердаке, об этих сверкающих взорах, которые представляются мне на каждом шагу….»

Глава LV