Мой русский любовник

Петру я никогда не позволяла оставаться у меня на ночь. Всегда с вечера заказывала ему такси. Одна только мысль, что кто-то будет утром крутиться по дому или плескаться в ванной, вызывала во мне раздражение. Утро я оставляла только для себя, чтобы приготовиться к наступающему дню, собраться с мыслями, наконец, поздороваться с самой собой. Последнее было даже важнее прочего — обычно я просыпалась не в лучшем расположении духа, имея по отношению к себе определенного рода претензии за прошедший день, который, по моему мнению, я не использовала так, как должна была использовать: что-то не сделала, не успела или сделала плохо. А время уходило… Это утекающее сквозь пальцы время было чуть ли не трагедией для меня. Не потому, что я становилась на один день старше, просто трудно было смириться с мыслью о невозможности наверстать упущенное. А сейчас… что со мной происходит… бывает, что я весь день напролет валяюсь в постели, ни о чем не думая. Когда-то это было просто невообразимо. С другой стороны, для меня раньше было столько немыслимых вещей. Иногда я уже не помнила себя прежнюю, ту, до Парижа. Даже мой внешний вид изменился. У меня всегда, сколько себя помню, были длинные волосы. Боже, какая уйма времени уходила на то, чтобы расчесать их и заколоть в пучок! Приходилось вставать на полчаса раньше, чтобы сделать из себя степенную матрону. Я так далеко ушла от той женщины, что перестала ее понимать. Та Юлия создала монастырь, в котором была неумолимой ключницей для самой себя.

Ко мне за столик подсела женщина с очень усталым, серым лицом. Две глубокие складки, идущие от крыльев носа к тонкогубому рту, сильно старят ее. Она пьет кофе, уставившись в одну точку куда-то перед собой. Я бы тоже так выглядела, если бы не познакомилась с Сашей и не узнала о том, что пропустила что-то важное в своей жизни.

Впрочем… проблески такого озарения случались со мной и до этого. Вскоре после приезда в Париж меня пригласила в гости коллега из Сорбонны. Она жила с мужем в очень престижном районе города. У них был шикарный дом. Муж — известный врач, владелец частной гинекологической клиники. Обворожительный человек, непосредственный, источающий доброту и сердечность. Помню, я подумала тогда, будь со мной рядом такой мужчина, я чувствовала бы себя в безопасности. Я никогда не чувствовала себя защищенной, вечно где-то в воздухе витала угроза, адресованная мне или моей дочке. Может, потому в душе я и была обижена на Эву за то, что она выбрала себе в спутники человека, неспособного обеспечить ей эту защищенность. Ладно, хоть одна из нас должна позаботиться об этом. А Эва сама сказала, что Гжегож в любой момент может сорваться с высокого дерева и убиться насмерть или на всю жизнь остаться калекой…

Но и в моих отношениях с Александром я не чувствовала себя в тихой заводи. Не было никаких гарантий безопасности.

Орли, полдевятого утра

Приближается время вылетов в Женеву, Рим и Брюссель, поэтому бар опустел. Сидевшая недавно рядом со мной женщина обронила перчатку. Я заметила ее на полу возле столика. Не знаю почему, но этот пустяковый эпизод с перчаткой окончательно выбил меня из колеи. Я готова расплакаться. Будто ребенок, потерявшийся в толпе. Так я и ощущаю себя. Брошенным ребенком. А ведь это я спешно паковала чемодан, сбежала, никому ничего не сказав. Он наверняка уже знает об этом. Знает вот уже несколько часов. И причиной моего панического бегства была не она. Я все равно бы ушла. С самого начала знала, что придет такой день, как этот. Не предполагала только, что уходить — это так страшно. Куда страшнее того, что произошло в Реймсе…

После тех резкостей, которые он мне наговорил, мы не виделись несколько дней. Я все еще была благодарна ему: он сказал то, что делало невозможным наше дальнейшее общение. Может, мы и перекинемся когда словом-другим на нейтральную тему, но таких дружеских, близких отношений между нами уже не будет. Оно и к лучшему, иначе для меня это могло бы закончиться трагедией. Даже подумать страшно, что было бы, если б мне пришлось перед ним раздеться…

Я лежала на кровати поверх покрывала и читала заметки к своим лекциям, когда раздался стук в дверь.

— Ты позволишь мне войти?

— Входи.

У него в руках тоже были листочки с записями. Он был одет в свободный свитер серого цвета с растянутым воротом, джинсы и… тапочки на босу ногу. Мне показалось это не совсем приличным. После такого охлаждения в наших отношениях он не должен был являться ко мне без носков!

— Понимаешь, у меня тут одна проблемка возникла… Герой моего повествования, будучи совсем юным и только начав вести дневник, поместил в самом начале народную песню… довольно символичного содержания… вот не знаю, включать ли ее в текст или только упомянуть о ней?

— Покажи-ка.

Он поспешно протянул мне листок.