Мой Русский Путь

Я учу английский, но мне не разрешают взять немецкий вторым языком. «Для идиотов у нас испанский, а не немецкий!» – вот что я слышу. Моя мать, раньше преподававшая испанский, в панике. Она прибегает в школу: «Мой сын будет учить немецкий! Испанскому я сама могу его научить!» Она побеждает. Я учу немецкий.

Мне плохо дается латынь. Этот язык мне отвратителен: никто не старается правильно произносить латинские слова под предлогом, что никто не знает, как их надо произносить. В наказание вместо латинского языка меня заставлют изучать технологию. На этот раз мать отступает.

Родители волнуются за мое будущее.

Видя, как я люблю рубить деревья и косить траву, они уже решили: я буду садовником.

Однажды я прошу бабушку Нину почитать мне что-нибудь по-русски. Она радостно улыбается и выбирает рассказ Чехова «Студент».

Вечер Страстной пятницы, холодно, опускается ночь. Студент духовной академии возвращается с охоты и останавливается погреться у костра, разложенного в поле. Рядом – две вдовы, мать и дочь, Василиса и Лукерья. Он беседует с ними, рассказывает о событиях, происшедших в Страстную пятницу во дворе первосвященника, когда предали Иисуса.

– «Точно так же в холодную ночь грелся у костра апостол Петр, – сказал студент, протягивая к огню руки. – Значит, и тогда было холодно. Ах, какая то была страшная ночь, бабушка! До чрезвычайности унылая, длинная ночь!»

Студент рассказывает об отречении Петра и о том, как он горько плакал. «Продолжая улыбаться, Василиса вдруг всхлипнула, слезы, крупные, изобильные, потекли у нее по щекам». Студент подумал, что «если она заплакала, то, значит, всё, происходившее в ту страшную ночь с Петром, имеет к ней какое-то отношение».

Затем студент продолжает путь к себе домой. Автор описывает пейзаж ранней весны, оттепель, чувства, охватывающие студента на дороге.

«Студент опять подумал, что если Василиса заплакала, а ее дочь смутилась, то, очевидно, то, о чем он только что рассказывал, что происходило девятнадцать веков назад, имеет отношение к настоящему – к обеим женщинам и, вероятно, к этой пустынной деревне, к нему самому, ко всем людям. Если старуха заплакала, то не потому, что он умеет трогательно рассказывать, а потому, что Петр ей близок, и потому, что она всем своим существом заинтересована в том, что происходило в душе Петра.

И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остановился на минуту, чтобы перевести дух. Прошлое, думал он, связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой…

И чувство молодости, здоровья, силы, – ему было только 22 года, – и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла»[8].

Нет действия, нет интриги, но Чехов вложил в четыре страницы этого рассказа всю красоту и всю правду, какую только мог.

Когда бабушка читает, я ничего не понимаю, но улавливаю ее необычное волнение и счастье, и решаю выучить русский язык. Она будет моим учителем.

Русский язык освобождает мой ум. Я начинаю интересоваться книгами. Я читаю произведения, которые захватывают меня, произведения, сильно отличающиеся от тех, что нас заставляют читать в школе.

В русской литературе меня поражает ее нравственное и христианское содержание. Она обращена к сердцу читателя, она стремится пробудить самое благородное в нем. Она пытается изменить его.

Новый мир распахивается перед моими глазами. Мир, в котором бытие не сводится к мышлению.

Я читаю Чехова, который кажется «внеморальным», потому что описывает голые факты, оставаясь безучастным. Но за этой кажущейся нейтральностью бабушка помогает мне обнаруживать беспощадное осуждение той ностальгии и меланхолии, которые, будучи замечательными качествами у людей с мужественной волей, являются настоящими пороками у людей незрелых. Чехов требует искренности в чувствах, он требует действия, которое должно из нее вытекать.

Я читаю Достоевского, который открывает мне глаза на положение в мире – на бесов, окружающих нас, на борьбу, протекающую на небе и на земле, на противоречия и драму атеистического гуманизма. После чтения Достоевского я понимаю, что золотой середины не может быть: надо быть за