Мои рыжий дрозд

Гилли слушал ее с удивлением. Ведь она же не настоящая ирландка. Откуда ей знать, что такое «любовь к земле», это ведь ее предки эту землю завоевали и растоптали. Наверное, чувство родины и национальное чувство — это не совсем одно и то же.

— А яблоневый сад, — спросил он небрежно, — с ним все в порядке?

— Да, конечно, остался, как был. Но откуда ты вообще знаешь про этот сад?

Гилли покраснел.

— Мне про это мать рассказывала. Она раньше бывала в тех местах. Она мне говорила, что там был огромный яблоневый сад и особняк. Но потом решили проложить шоссе, оно должно было идти прямо через сад.

— Верно, да оно с одного только угла задело сад. Мне они тогда сами перенесли ограду. Так что от этого шоссе я мало пострадала, вот разве что шум. Но я жила с другой стороны, в сторожке. А дом наш опустел, брат мой на войне погиб, отец умер… Что я одна могла? Он и стоял пустой, чинить его надо было, а у меня ни денег, ни сил. Перебралась в сторожку, там мне вполне места хватало. А дом? Плевать мне на него было. Неприятно, конечно, было бы увидеть, как он разваливается у меня на глазах, но уж до этого дня я бы не дожила. А потом все это случилось, и мне вообще пришлось убираться оттуда. Так-то вот. — Она отхлебнула из своего бокала. — Тебе не жарко? Не хочешь снять свою куртку? Да и свитер этот тебе ни к чему.

Гилли медленно снял куртку и свитер и остался в одной рубашке.

— Грустно как-то все это. А вам не жалко было уезжать?

— Нет, не жалко. Все, что могла я потерять, я потеряла гораздо раньше. У меня был брат, которого я просто обожала, и он в восемнадцатом году погиб во Франции. Вы все теперь какие-то другие. Мне, знаешь, больше всех нравится Эдан. Вы все над ним смеетесь, а ему это больно. Особенно этот Лиам. Здесь ведь еще и социальные различия играют роль. Видно, Лиам из очень богатой семьи. А Эдан нет. Вот его и выставляет Лиам дураком. А Эдан от этого мучается. Ты никогда об этом не думал?

Гилли действительно не задумывался о социальном неравенстве, которое могло управлять взаимоотношениями между находящимися в одинаковых школьных условиях мальчиками.

— Ну, не думаю… — протянул он, — ведь и личные качества тоже играют тут роль… — Внезапно он почувствовал ревнивую неприязнь к этому «несчастному» Эдану. — Наверное, вы любили гулять по этому саду, когда солнце светит, весной или, наоборот, осенью, когда всюду запах яблок?

— Я как раз подумала об этом! Как ты догадался? Слушай, может быть, твой отец тебя научил читать мысли? У них ведь там на Востоке и не такое бывает. Да?

— Нет, что вы… Но я как-то иногда что-то чувствую… Порой кажется, что сумел бы…

— Ну, давай, вперед!

Он взял ее за руку.

— Мне кажется, в жизни вы не были слишком счастливы. У вас в юности было много разных бед, но особенно вас тяготила какая-то потеря… Это… Это… связано с любовью. Вот, я чувствую сейчас вашу нежность… но все обрывается. Между вами что-то произошло. Я так ясно вижу: солнце, яблоневый сад, день вашей последней встречи…

— Замолчи! Господом тебя заклинаю: замолчи! Это ужасно! Ты читал в моих старых мозгах, как в книге. Мне теперь будет просто страшно с тобой общаться.

— А чего вам бояться? — быстро и взволнованно спросил ее Гилли. — Все теперь слилось. Мы оба чувствуем один пульс, пульс любви. Не надо же его зажимать теперь.

— Можно подумать, ты уже испытывал нечто подобное. Нет, мой милый, что такое настоящая любовь, из книг не узнаешь, это надо испытать на собственной шкуре, и, прости меня, не в четырнадцать лет.

— Ну, может быть, наши души в чем-то близки друг другу.

— Может быть… — Она поднялась и медленно подошла к буфету. — Я себе еще хочу плеснуть. А ты как насчет этого?

— Да, спасибо… Вы тоже должны постараться понять меня… Знаете, в этом вашем кресле так уютна, что прямо в сон клонит… Можно, я лягу на диван?

Он блаженно растянулся на диване, а Салли села рядом и стала гладить его по голове. «Совсем как шестьдесят лет назад», — подумал он и неожиданно для себя заснул.

Кошелек на ниточке

Кто это выглядывает из твоего глаза? Кто это там смотрит? Неужели это дрозд? Конечно, у каждого поэта в глазу сидит дрозд. Как же иначе? Посмотри на меня, будем друзьями…

На мраморных часах было уже начало третьего. Эти часы кто-то подарил его бабушке, Алисе Ниуайр, по случаю ее бракосочетания в 1906 году. Она потом работала медсестрой. А мать ее, значит, его прабабка, хоть вообще-то и не работала, когда в графстве Тирон была эпидемия оспы, туда поехала и, как принято говорить, «пожертвовала собой». А отец Алисы, Шон Макуайр, тоже кончил неважно, вступил в какой-то конфликт с неким Монтгомери, местным полицейским инспектором, и сразу был задержан по обвинению в убийстве директора банка, тоже, ясное дело, англичанина. Кто знает, не он ли его действительно убил? Но только этот Монтгомери недолго радовался, в ночь на Петра и Павла его подстерегли как раз возле того банка и повесили. Говорят, тогда гроза разразилась жуткая, а было все это ровненько в 1871 году. Итак, героизм у него просто в крови.