Мой секс

Конец сентября. Мы с Оксаной и Кирой пьем пиво в садике за Академией художеств – том самом, где стоит не пригодившаяся колонна от Казанского собора (стыдно вспомнить, но в пьяном угаре наши мальчики били об нее бутылки, и мы не осуждали их: впрочем, это не в этот раз). Этот раз – первый, когда две самые красивые и взрослые девчонки нового класса взяли меня третьей. Мы еще не подруги – это они решили ко мне присмотреться, чего я стою и можно ли со мной тусоваться. Я стараюсь их не разочаровать.

Шикарная погода: ломкие листья слегка шуршат на ветру, ветер теплый, и высокое, как «ми» второй октавы, пронзительно голубое небо. Пиво – такое, какого теперь нет: «Невское» в маленьких изящных бутылочках (это сейчас «Невское» – дешевое пойло, тогда оно было из лучших; уверена, дело в бутылочке).

С Оксаной и Кирой мне неожиданно легко. Не хочу выглядеть географической шовинисткой, более того, тогда я едва ли отдавала себе отчет, в чем дело, и понимаю это только сейчас – это были центровые девочки, девочки, выросшие в центре, и именно это незначительное отличие делало их ни в чем не похожими на мое прежнее окружение; между тем я тоже по разным причинам была центровой и только по недоразумению оказалась на время в жопе мира, а теперь вот вернулась.

Наш разговор начинается с формальностей – где я училась раньше и почему перешла, давно ли здесь учатся они, как было в старой школе и нравится ли в новой, причем Оксана с Кирой деликатны и обходительны.

Я узнаю, что Оксана и Кира встречаются с мальчиками постарше и, насколько можно понять, спят с ними. Логика разговора подводит к тому, чтобы и я поделилась своей личной жизнью, и я, кажется, несколько путано, объясняю, что у меня отношения только что закончились и что мы с этим мальчиком далеко зашли, но не так далеко, чтобы… Я затрудняюсь говорить дальше, но Кира выручает меня – просто, ничего не подчеркивая, она говорит: ну и правильно, пизда не ладошка, чтоб каждому протягивать. Разговор незаметно переходит на музыку.

Я вовсе не хочу преуменьшить достоинств своей новой школы – я многому там научилась, – и все же лучший урок я получила от Оксаны с Кирой. Говорить о вещах, имеющих отношение к сексу, можно. Говорить о них можно без дурацкого закатывания глаз и с нормальными, не так, будто ты в школьном спектакле играешь Мальвину, интонациями. Наконец, не только можно – нужно. Только так тело сексуальности расправляет плечи, поднимает голову и осматривается вокруг – когда нет риска (или по меньшей мере страха) получить подзатыльник.

В тот день девчонки взяли меня в компанию, они переглянулись (ну мы ж должны были убедиться, что ты не жопа со сливками, – скажет мне потом Кира) и позвали меня с собой. Мы отправились в гости к Юре – он жил на Третьей линии в шикарном доме модерн, но в удручающе разрушенной квартире, которую его родители, переехавшие в Москву, все собирались продавать – и собирались все время, пока мы в ней тусовались. Юре был двадцать один год, он был музыкант и, само собой, наркоман, но самое главное – он держал открытый дом, был красив, как молодой Курт Кобейн, под которым себя и чистил (как каждый второй молодой музыкант в 1998 году), вообще был добрым и хорошим мальчиком. Его образ жизни для меня, не привыкшей к таким вещам (я даже не сразу поняла, что он сидит на черном), был куда как привлекателен. Он не работал, во всяком случае регулярно, бросил истфак на втором курсе, каждый день принимал гостей и знакомился с новыми людьми, которых к нему приводили, слушал, играл и немного сочинял музыку. Пропуском в его квартиру были сиська пива и пачка пельменей – птицы небесные ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, Отец Небесный питает их. Нужны были хоть немного сытые нулевые, чтобы героин стал чем-то маргинальным, чтобы девочки тратили деньги на фитнес, а мальчики – на девочек.

Юра и был Кириным «мальчиком» – они были вместе уже год, и их отношения каждый день грозили разорваться. Кира, с одной стороны, жестоко (и в большинстве случаев, кажется, безосновательно) ревновала его к «потаскушкам», с другой – бесилась из-за наркотиков. Она постоянно уговаривала его бросить эту херню (бухай как человек, травиться-то зачем!), и он много раз ей обещал, но прежде, чем Кире надоело быть матерью Терезой, прошло еще больше года.

В квартире на Третьей линии я быстро, очень быстро, поняла одну простую вещь: я все ждала наступления взрослой жизни, а она уже вот, тут, ничего больше ждать не нужно, мои одноклассницы уже воспроизводят матрицы взрослых отношений, причем делают это с удовольствием, даже если сами матрицы эти похожи скорее на «Дневники баскетболиста», чем на «Титаник», – и даже именно поэтому. (И да, конечно, все были влюблены в Ди Каприо, и мальчишек это бесило.)