Мой шейх

Некогда темные волосы, сейчас превращенные рукой мастера в покрывало с золотыми бликами, завиты в кудри, на лице невесомый макияж, огромные миндалевидные глаза кажутся еще больше. Только вместо колье либо иного украшения в ложбинке груди покоится стилет на золотой цепи. Мало что выдаёт в ней дикую бедуинку, когда-то захваченную работорговцами. Стилист и пластический хирург поработали на славу, чтобы Мадина сама себе не напоминала ту насмерть перепуганную и слабую девочку, что когда-то связанную и в слезах привезли в поселение…

Я смотрел на женщину, столь же опасную, сколь и прекрасную, понимая, что в сердце нет ничего иного, кроме как братских чувств и желания вспомнить прошлое. Выпить крепкого кофе… и отбыть прочь, туда, где ждала единственная женщина, в руках которой даже сейчас билось моё сердце. Память словно стерла на песчаную пыль воспоминания, в которых я не раз и не два искал забытье или насыщение в руках Мадины. Кажется, мы были вместе все чаще и чаще в тот самый период, когда Газаль только начала подбираться к моему сердцу.

Мадина отбросила за плечо прядь волос и начала медленно спускаться по мраморным ступеням своего особняка. Я отдал поводья подоспевшей амазонке и просто ждал, когда гордая воительница подойдёт ко мне сама.

— Кемаль, мой лев пустыни, — дрогнувшим голосом произнесла она, дождавшись, когда мы останемся одни, без посторонних глаз. — Ты наполнил моё сердце радостью. Я боялась, ты так и не навестишь свою верную рабу.

— Мадина, — её последние слова отчего-то вызвали внутри глухое раздражение. — Прошло довольно много лет, после того как мой отец подарил тебе свободу и право быть членом семьи Аль Мактум. Ты больше не рабыня, и об этом полагается забыть.

— Как я могу быть свободна, если сердце давно в твоем плену, мой Кемаль? — в пронзительных черных глазах таяли воинственность и самобытность, уступая место тому, что я не хотел там видеть. А именно — раболепному поклонению и желанию, ради которого можно и не хранить собственное достоинство.

Внутри крепла пустота. Я смотрел на красавицу, готовую на все ради меня, и не испытывал ничего, кроме разочарования. Этой женщине дали не только свободу, но и права, о которых даже в столице мало кто осмелится мечтать. А внутри она так и осталась рабыней, готовой пасть к ногам мужчины.

Я ждал этого от утонченной и не столь храброй Газаль. Ждал, зная, что это едва ли не единственное, что сможет охладить мою страсть. Понятно теперь, почему поведение Мадины, которой Аллахом было суждено повелевать и не гнуться, вызвало острое желание тотчас же развернуться и уехать?

Я не смог сбежать от самого себя с Мадиной. И, наверное, мне это не удастся уже ни с кем.

— Это визит вежливости, Мади, — смотреть в покорные глаза красавицы было невыносимо, даже в некоторой мере отвратительно. — Я приехал справиться о том, как ты жила этот год. Выпить бедуинского чая с дороги. Мне не нужно сейчас твоё тело и ласки.

— Мой шейх, прошу, — губы Мадины дрогнули, она поспешно отвела взгляд, — возможно, за трапезой и беседой ты изменишь свое мнение и не накажешь безразличием свою верную рабу.

— Не смей вести такие речи. Ты не раба, избавляйся от этого слова.

— Я никогда бы не стала ничьей рабой, лучше смерть, — блеснули праведным гневом глаза Мадины, — но сердце решило иначе. Оно одерживает верх над моим рассудком и падает на колени перед тобой, Кемаль. Только ты знаешь меня такой, и никто и никогда больше этого не увидит.

— Сделай так, чтобы этого не видел я. Ты мне почти сестра. Поэтому я не желаю вести разговор в таком формате.

— В последнюю нашу встречу менее года назад все было иначе, — в холле было прохладно, европейское убранство странно диссонировало с тем, что дом стоит посреди пустыни. — Ты приезжал ко мне, преодолевая расстояния, даже в разгар бурь, мы предавались любви ночи напролёт. Ты как будто открыл глаза и осознал, что всегда хотел лишь меня. Что поменялось, мой лев?

Не поменялось ничего. Просто тогда моя страсть и жажда обладать Газаль принимала чудовищные формы. После наших ночей Мадина скрывала следы поцелуев под платком и едва могла держаться в седле — я терял контроль и даже не стыдился этого. То, что она принимала за страсть, было лишь жаждой погасить огонь в крови.

Две темнокожие бедуинки с татуировками рабынь на висках как раз заканчивали подавать на стол в большой зале. Одна из девушек задержала свой взгляд на мне дольше, чем полагалось.

— Шармута! — ярость перекосила лицо Мадины, превратив её в чудовище.

Засвистел хлыст. Поперек обнаженного живота девушки заалела отметина от удара. Подавив окрик, рабыня прокусила губу и продолжила расставлять тарелки дрожащими руками. На беду, капля крови из прокушенной губы упала на белоснежный фарфор.

Я вовремя успел перехватить запястье Мадины, которая пришла в ярость, отнюдь не из-за оплошности рабыни. Не имея возможности ответить на мою холодность, она решила сорвать злость на бесправной прислуге.

— Оставь её. Если бы я желал увидеть экзекуцию, я бы остался в поселении.