Мои скитания (Повесть бродяжной жизни)

На полянке, с которой был виден другой конец пруда, стоял мольберт, а за ним сидел в белом пиджаке высокий, величественный старец, с седой бородой, и писал картину. Я видел только часть его профиля.

- Яков Петрович!

- А, Евгений Михайлович! Я слышал, кто-то купается.

Не отрываясь от работы, говорил старик.

- Я да и не один. Вот мой старый Друг, поэт Гиляровский.

Старец обернулся и ласково, ласково улыбнулся.

-Очень рад, очень рад.. Где-то я на днях видел вашу фамилию, ну, вот недавно, недавно...

- А корреспонденция из Кукуевки, - вмешался Гаршин,-как раз вчера мы с вами читали... я его оттуда и привез.

- Так это вы? Мы все зачитываемся вашими корреспонденциями, какой ужас. В других газетах ничего нет. Нам ежедневно привозят "Листок" из Мценска. Очень, очень рад... Ну, идите к Жозефине Антоновне, и я сейчас приду к обеду, очень рад, очень...

Мы быстро пошли.

- Кто этот славный старик, уж очень знакомое лицо? - спрашиваю я.

- Да Яков Петрович Полонский, поэт Полонский, я гощу у него лето, Иван Сергеевич не приехал, хотя собирался... А вот Яков Петрович и его семья здесь.

- Какой Иван Сергеевич, - спрашиваю я.

- Да Тургенев, ведь это его имение, Спасское-Лутовиново.

Я окончательно ошалел, да так ошалел, что ничего не видя, ничего не понимая, просидел за обедом, за чаем, в Тургеневских покоях, ошалелым гулял по парку, гулял по селу, ничего не соображая.

Во время обеда, за которым я даже словом не обмолвился при детях о Кукуевке, что поняли и оценили после Полонские, - я вовсе не мог есть мяса первый раз в жизни и долго потом в Москве не ел его.

Уже после обеда, без детей, я отвечал на вопросы, потом осматривал имение и слушал рассказы Е. М. Гаршина о Тургеневе, о жизни в Спасском, мне показали дом и все реликвии.

В памяти у меня портрет вельможи, проколотый в груди, - это сюжет повести "Три портрета". Помню еще библиотеку с биллиардом и портретом поэта Тютчева в ней, помню кабинет Тургенева с вольтеровским креслом и маленькую комнату с изящной красного дерева, крытой синим шелком, мебелью, в которой год назад, когда Иван Сергеевич в последний раз был в своем имении, гостила Мария Гавриловна Савина, и в память этого Иван Сергеевич эту комнату назвал Савинской. Это было при Якове Петровиче, который прошлое лето проводил с ними здесь.

Смутно помнится после ужасов Кукуевки все то, что в другое время не забылось бы. Единственное, что поразило меня навеки вечные, так этот столетний сад, какого я ни до, ни после никогда и нигде не видел, какого я и представить себе не мог. Одно можно сказать: если Тургенев, описывая природу русских усадеб, был в этом неподражаемо велик-так это благодаря этому саду, в котором он вырос и которым он весь проникся.

За вечерним чаем я поблагодарил хозяев и стал прощаться, но Яков Петрович и Жозефина Антоновна и слышать об этом не хотели:

- Поживите у нас, отдохните.

Единственно, что я мог выговорить-это отпустить меня на рассвете.

После ужина меня уложили в маленькой гостиной с дверью на садовую террасу, с кожаной мебелью красного дерева, инкрустированной бронзой. Постель мне была постлана на широчайшем мягком диване "Самосоне", описанном Тургеневым в "Накануне".

А над "Самосоном" висел большой портрет отца Тургенева.

С восходом солнца я навсегда покинул Спасское-Лутовиново.

* * *

Впоследствии я бывал на "пятницах" Полонского в Петербурге и года через три, когда я уже был женат и жил на Мясницкой, в гостинице "Рояль", возвращаясь домой с женой к обеду, я получил от швейцара карточку "Яков Петрович Полонский".

И швейцар сказал, что приходил старик на костылях и очень жалел, что не застал меня.

Спустя несколько лет я хоронил Я. П. Полонского, командированный "Русскими ведомостями" в Рязань.

* * *

В те времена, когда Лентовский блистал своим Эрмитажем на Самотеке, в Каретном ряду, где теперь сад и театр Эрмитаж, существовала, как значилось в "Полицейских ведомостях":

"Свалка чистого снега на пустопорожней земле Мошнина".

Зимой сюда свозили со дворов и улиц "чистый", цвета халвы, снег, тут же он таял, и все это, изрытое ямами и оврагами пустопорожнее место покрывалось мусором, среди которого густо росли бурьян, чертополох и лопухи и паслись козы.

Публика узнала о существовании этого места из афиш в сентябре 1882 года, объявивших, что "воздухоплаватель Берт сегодня 3 сентября в 7 часов вечера совершит полет на воздушном шаре с пустопорожнего места Мошнина в Каретном ряду. За вход 30 копеек,

сидячее место - 1 рубль".

Разгородили в двух местах забор, поставили в проходе билетные кассы и контроль; полезла публика и сплошь забила пустырь, разгороженный канатами, и "сидячие рублевые места", над которыми колыхался небольшой серый шар, наполненный гретым воздухом.

Я был командирован редакцией описать полет. Был серый ветреный вечер.

- Пузырь полетит... - волновалась серая Москва, глядя на скверный аэростат из серой материи, покачивавшийся на ветру.