Мои скитания (Повесть бродяжной жизни)

Это был 1883 год-вторая половина апреля. Москва почти на военном положении, обыски, аресты-готовятся к коронации Александра III, которая назначена на 14 мая. Гостиницы переполняются всевозможными приезжими, частные дома .и квартиры снимаются под разные посольства и депутации.

22 апреля труппа выехала в Ярославль, где при полных сборах сыграла весь свой репертуар.

Последние два спектакля, как было и далее во всех городах, я не играл, а выехал в Кострому готовить театр.

Вот Тверицы, где я нанялся в бурлаки... Вот здесь я расстался с Костыгой... Вот тюремное здание белильного завода.

Меня провожали актеры, приветствовали платками и шляпами с берега, а я преважно с капитанского мостика отмахивался им новенькой панамой, а в голову лезло:

Белый пудель шаговит, шаговит...

Любовался чудным видом Ярославля, лучшим из видов на Волге.

Скрылся Ярославль. Пошли тальники, сакмы да ухвостья. Голова кругом идет от воспоминаний.

Всю Волгу я проехал со всеми удобствами пассажира 1-го класса, но почти всегда один. Труппа обыкновенно приезжала после меня, я был передовым. Кроме подготовки театра к спектаклю, в городах я делал визиты в редакцию местной газеты. Прием мне всюду был прекрасный, во-первых, все симпатизировали нашему турне, во-вторых, в редакциях встречали меня, как столичного литератора и поэта, - я в эти два года печатал массу стихотворений в целом ряде журналов и газет - "Будильник", "Осколки", "Москва", "Развлечение".

Кроме статей о нашем театре, прямо надо говорить, реклам, я давал в газеты, по просьбам редакций, стихи и наброски.

Никогда я не писал так азартно, как в это лето на пароходе. Из меня, простите за выражение, перли стихи. И ничего удивительного; еду в первый раз в жизни в первом классе по тем местам, где разбойничали и тянули лямку мои друзья Репка и Костыга, где мы с Орловым выгребали в камышах... где... Довольно.

В конце концов я рад был, что ехал один, а не с труппой.

Не проболтаешься.

Ехал и молчал, молчал, как убитый.

-Нашел-молчи, украл-молчи, потерял-молчи.

Этот завет я блюл строго и только благодаря этому я теперь имею счастье писать эти строки.

Я молчал, и все мои переживания прошлого выходили в строках и успокаивали меня, вполне вознаграждая за вечное молчание.

Под шум пароходных колес, под крики чаек да под грохот бури низовой писал я и отдыхал.

Тогда на пароходе я написал кусочки моего Стеньки Разина, вылившегося потом в поэму и в драму, написав кусочки воспоминаний о бродяжной жизни, которую вы уже прочли выше. Писал и переживал.

Через борт водой холодной

Плещут беляки.

Ветер свищет,

Волга стонет,

Буря нам с руки.

Да, я молчал. Десятки лет молчал.

Только два человека знали кое-что из моего прошлого... Кое-что.

Но эти люди были особые: Вася Васильев - народник, друг народовольцев, счастливо удравший вовремя. А не удалось бы ему удрать, так процесс был бы не 193, а 194х. (Васильев-псевдоним. Его настоящая фамилия Шведевенгер. Но в паспорте-Васильев).

Вася умел молчать как никто, конспиратор по натуре и привычке.

Другой Вася, Андреев-Бурлак, был рыцарь, рыцарь слова.

Оба знали и молчали.

Только знаменитая историческая губа Андреева-Бурлака выражала понятное мне его настроение. Об этой губе поэт Минаев сказал:

Москва славна Тверскою,

Фискалом М. Н. К.

И нижнею губою

Актера Бурлака.

(M. H Катков, редактор "Московских ведомостей)

Бурлака никто не видел смеющимся, - у него смеялись только глаза и нижняя губа.

Бывало в нашей компании идет разговор о разных обстоятельствах, о которых я мог бы рассказать многое, а я молчу, смотрю на Бурлака. А у того губа смеется,.. и так смеется, что я не удержусь и в ответ сам улыбнусь... И мы только двое понимаем друг друга. Он умел молчать.

* * *

А испытаний ему было не мало. Помню случай в. Астрахани, когда мы уже закончили нашу блестящую поездку. Труппа уехала обратно в Москву, а мы с Бурлаком и Ильковым решили проехать в Баку, а потом через Кавказ домой, попутно устраивая дивертисменты.

Андреев-Бурлак читал "Записки сумасшедшего", "Рассказ Мармеладова" и свои сочинения, Ильков- сцены из народного быта, а я - стихи.

Три дня прогуляли мы в Астрахани, а потом были в Баку, Тифлисе, Владикавказе, хорошо заработали, а деньги привез домой только скупердяй Ильков.

Проводив своих, я и Бурлак в Астрахани загуляли вовсю. Между прочим, подружились с крупным купцом Мочаловым, у которого были свои рыбные промыслы.

С тем самым Мочаловым, у которого десять лет тому назад околачивался на ватагах Орлов, а потом он...

А мы у него в притоне, где я прожил пять дней, и откуда бежал, обжирались до отвала Мочаловской икрой.

Об этом и кое-каких других астраханских похождениях, конечно, и об Орлове, я рассказывал в минуты откровенности Бурлаку. Рассказал ему подробно, как пили водку и жрали Мочаловскую икру.

- Чего икру не жрешь, - спрашиваю Орлова.

- Обрыдла. Вобла ужовистее.

Я рассказал этот случай. Уж очень слова интересные. Бурлак даже записал их в книжку и в рассказ вставил. Но дело не в том.

На другой день после этого рассказа заявился к нам утром Мочалов и предложил поехать на ватагу.