Мои сны глазами очевидцев

Матрешкин пару раз за вечер упомянул презервативы всуе. Легли поздно. Была гроза, вспышки молнии на секунду выявляли узорчики на шторах. "Ты купил то, о чем я тебя просила?" "Да" "И где?" Матрешкин вскочил и куда-то побежал нагишом. Через 20 минут вернулся с пачкой. "Ты бегал в аптеку?" "Ну, ты же знаешь, что у меня все лежит на своих местах! Аккуратно доставал из кухонного шкафчика" - сказал Матрешкин дрожащим от волнения голосом. Презервативы были голубые и ароматические. Однако воспользоваться ими не удалось: кожа у Матрешкина покраснела и покрылась пупырями, презерватив вонял падалью, дождь бомбардировал подоконник. Наконец Матрешкин зашвырнул упаковку за кровать, разрыдался и признался, что у него аллергия на латекс. Я решила: "Теперь-то точно с ним расстанусь, вот только пусть успокоится, и стресс пройдет!" Отнесли в ЗАГС еще одно заявление, только для того, чтобы Матрешкин не комплексовал.

Вскоре после этого Матрешкина назначили заведующим отдела, и он прямо на глазах заважничал. Стал неподвижно сидеть за столом, одной рукой сжимая авторучку, приставленную к листу бумаги, а другую держа на телефонной трубке. Я радовалась за Матрешкина и бросала в него ластиками и скрепками. Матрешкин грозился написать на меня докладную главному редактору. Он запретил пить в нашей комнате чай, и даже отдал чайник в соседний кабинет. Матрешкин не выдержал испытания властью: между нами разверзлась пропасть. Он отказался от поцелуев на рабочем месте и стал говорить мне, упирая государственный взгляд в стену над моей головой: "Вы можете быть свободны" Личную жизнь Матрешкин перенес сначала на период от вечера пятницы до утра воскресенья, потом сократил до вечера субботы, а потом и до субботнего утра. В наши короткие встречи у него дома он жаловался на недомогание, был холоден и журил меня за отсутствие понимания и моральной поддержки. "Тогда, когда я занимаю такую ответственную должность, когда я больше не принадлежу себе, а принадлежу газете, ты, младший сотрудник, дискредитируешь меня перед другими подчиненными и тем самым мешаешь работе отдела!" (других подчиненных был всего один) "Пойми, я же шучу!" "Я не воспринимаю юмор подобного рода" "Да над тобой вся редакция смеется!" - в сердцах сказала я правду. "Я пересмотрел наши отношения, и понял, что дальнейшее общение невозможно" - запереживал Матрешкин. Однако я слишком болела за Матрешкина, чтобы оставить его в покое. "Да у него же нервное перенапряжение!" страдала я на диване, потому что Матрешкин завел обычай спать в одиночестве даже в ночь личной жизни. "Надо не дать ему окончательно уйти в себя и потерять последние связи с миром! Надо тормошить его, тормошить, пробиваться к его душе, забыв все обиды! Матрешкин столько для меня сделал! Пусть сейчас он сердится на меня, зато потом будет благодарить!" Однако Матрешкину становилось все хуже и хуже. Он стал пропускать интимные ночи, не смотрел в глаза во время любви, на все постельные просьбы отвечал: "А я не хочу", на пени: "А мне все равно". Я терпела капризы больного. Но и болезнь прогрессировала. Матрешкин стал хладнокровно говорить мне: "Спокойной ночи", закрывая дверь в свою комнату перед моим носом. Если я врывалась сразу, Матрешкин притворялся засыпающим. Поэтому я стала выжидать какое-то время, а потом прокрадываться к разнежившемуся Матрешкину. Пару раз это увенчалось успехом. А на третий раз Матрешкин торжествующе объявил: "А я уже все!" Так он уподобился библейскому самодостаточному герою и увлекся порнографией, лишив меня последних средств борьбы за его возвращение к нормальной жизни. Однако я продолжала смеяться на рабочем месте и пускать в Матрешкина самолетики из читательских писем. Через некоторое время Матрешкин признался, что не может больше находиться со мной в одном помещении: он испытывает такой психологический дискомфорт, что это отражается на его работоспособности. Матрешкин предложил мне перейти в другой отдел. Тут за дверью послышалось покашливание, и она отворилась. Вошел второй подчиненный Матрешкина, Василий, и сказал: "Я случайно услышал, о чем вы тут говорили. Такие вещи надо делать по форме! Пусть Олег напишет служебную записку главному редактору. Я даже могу продиктовать текст, я много этих записок написал!" Матрешкину нравилось все, связанное с формализмом, поэтому он радостно согласился. Василий продиктовал: "Прошу перевести меня или корреспондента Горлышкину в другой отдел, по причине психологической несовместимости" "Если написать просто "прошу перевести Горлышкину", то ее уволят, подумают, что это завуалированное признание ее некомпетентности!" - объяснил Василий Матрешкину. Матрешкин отнес записку главному редактору.

В другой отдел перевели Матрешкина, понизив его в должности, а заведующим нашего отдела сделали Василия. Матрешкин забрал из ЗАГСа заявление и перестал со мной здороваться, а Василий с тех пор сидел напротив меня в кресле, перекинув ногу через подлокотник, или стоял рядом и, глубоко дыша, смотрел в монитор моего компьютера.