Мои сны глазами очевидцев

Вспомнила эту жанровую сценку, глядя на короткий ответ Димитрия, набранный эгоистическим десятым кеглем. "Милая Надежда! У каждого человека в жизни свой путь. Наши, видимо, разные. Ты - душевный человек, ну, а какую дорогу с Божьей помощью выбрал я - ты знаешь. Надеюсь, моя откровенность тебя не обидит, ты ведь сама заговорила об открытости, чем и спасла, спаси тебя Господи - нас обоих от ошибочных шагов. Обязательно сходи в церковь и......." И так далее.

Мечта и должна быть такой, как комета. Не дай Бог и мечте превратится в обыденность, - ладно бы уж в ежедневный подвиг. С горных высот духа срочно захотелось в хорошо протопленную баньку с пауками.

Я пошла к Матрешкину. Заметила, что он опять изменился: стал замкнут и насторожен, видимо, на него повлияла наша переписка. Довольно-таки чужой внутренне человек сидел передо мной, и не видно по нему было, что он хочет на мне жениться. Я сказала: "А в меня влюбился Алексей Петров!" "Ну что ж, очень хорошо, Петров - серьезный критик" - действительно обрадовался Матрешкин.

Во мне еще была какая-то инерция, хотелось свершений.

План был такой: Петров стоит на лестничной клетке и спокойно курит. Я достаю Матрешкина, он прогоняет меня на диван и закрывает дверь в свою комнату. Через несколько минут Матрешкин засыпает, я впускаю Петрова, и мы тихо пьем чай на кухне, обсуждаем новую книгу Солженицына.

У Матрешкина была бессонница. Он смотрел и смотрел телевизор в моей комнате, а в ответ на жалобы, что, дескать, спать хочется, резонно предлагал мне идти в его комнату, куда Петров никак не мог бы попасть, не минуя телевизора. Петров проник в квартиру только спустя два часа. Матрешкин изолировал сам себя в туалете, и я успела перетранспортировать Петрова в самый тыл, и прямо в пальто и кепке спрятать в постели Матрешкина. Когда я открыла дверь, на лестничной клетке прихотливо, как шахматы, были расставлены бутылки из-под пива. Поэтому изможденный критик тотчас уснул в тепле и темноте. Я объявила Матрешкину, что ложусь таки спать. "Хорошо, я на диване, но дай-ка я возьму свою простыню и подушку", засклочничал Матрешкин. Я преградила ему путь к кровати: "Олег, не время спать! Давай поговорим серьезно. Я давно хотела сказать тебе, как много ты для меня..." Матрешкин увлекся разговором. Только мы переместились на диван безо всякой простыни, как из спальни раздался храп. Я нервически задрожала и упала на грудь побледневшего Матрешкина. За руладой храпа последовал страшный стон. Матрешкин распахнул дверь и включил свет. Щурясь на люстру, из горы одеял как крот выползал критик Петров в кепке. Лицо, знакомое Матрешкину по газетным публикациям.

Мрачный Петров ушел без завтрака, а мне Матрешкин брезгливо швырнул утренний йогурт. Однако это означало прощение.

Пока шли "Вести", Матрешкин дал гладить себя по руке, но не долго. "Ты меня отверг?" - решила я натолкнуть его на идею расставания. "Я этого не говорил" "А что ты сказал?" "Попросил время на размышление" - соврал молчавший до этого Матрешкин. "И о чем ты размышляешь?" "Ну не мучай меня, пожалуйста" "Разве я тебя мучаю? Веду шутливый разговор..." Выражение лица у Матрешкина стало серьезно-туповатым. Оно вызывало одновременно раздражение и жалость, такое выражение бывало у моей покойной бабушки, незадолго до смерти. Лицо, овеянное бредом, глаза, пронизывающие глухим упрямством. Убить, убить! Или прижать к сердцу и разрыдаться, и пожалеть, и утешить. Но ни то, ни другое не изменит выражения этого лица.

Через несколько дней я поняла, что кое-что окончательно изменилось.

Моему писателю давали премию. На банкете были практически все: Финкель, его друг Мишенька, затисканная ими Зяблик, Алена, гордо висящая на рукаве собственно писателя, Василий и отчим-культуролог, критики-почвенники и Матрешкин. Однако богатые возможности для интерпретаций меня вовсе не радовали, как не радовало и ничего вообще. Все истлело вместе с мечтой, и Матрешкин умер для меня. Я стояла в фойе и плакала, пугая ту подругу, которая когда-то помогала мне искать одежду в чужой квартире. Мне казалось, что моя душа прощается с этими людьми, с этими тенями. Тем более, что они все подходили по очереди и спрашивали, что со мной случилось. "Пойдешь потом ко мне? - тревожно осведомился Матрешкин. - Финкель с Зябликом идут, и Миша!" "Нет, не пойду" "Я тебя ничем не обидел?" "Нет-нет" "Точно не обижаешься?" "Нет. Иди, а то пропустишь" Матрешкин кивнул и убежал. "Будут и у тебя премии! Женщинам это легче дается!" - убежденно сказал писатель, а Алена поцеловала меня и шепнула: "Матрешкин тебя любит!" "На работе обижают?" - сочувственно интересовался Василий. "Кому плачешь? Матрешкину плачешь? Позвать его?" - спрашивал Мишенька. "Мать, ты скажи, в чем дело! Кто тебя обидел? Порву за Горлышкину!" - кричал Финкель. "Плачешь, а все равно хорошо выглядишь!" - заглянула мне под очки Зяблик. Алексей же Петров и сам всплакнул, даже порывался встать на колени, но Гоша Иванов спас его от позора.