Мои сны глазами очевидцев

Когда, например, ты заживо сгораешь на костре или вываливаешься с семнадцатого этажа, ты соглашаешься умереть под давлением этих внешних обстоятельств, все твое существо понимает, что чем скорее ты это сделаешь, -- тем лучше, но бывают люди, которые выживают со страшными ожогами, известны случаи, когда своей волей к жизни люди излечивались от неизлечимых болезней, побеждали рак, чуму, холеру, черную оспу, например. Так что же - в Любочке не было этой животной воли к жизни? Почему она как зверь не выбралась из капкана смерти, почему она не добралась до телефона и не вызвала скорую? Почему она не решилась восстать против смерти - ведь решилась же она на самодельный аборт? Ведь ее волновало качество существования - она не хотела стать одинокой матерью, но неужели ей не казалось, что быть голой, окровавленной, безобразной и мертвой - это больший позор, чем быть незамужней матерью? Или же что-то подготовило Любочку к восприятию смерти, какое-то несчастье? Неужели это несчастье наш - для меня уже несуществующий, аннулированный - разрыв; и в чем она видела сущность этого разрыва: в неудачной попытке возвыситься в своем женском кругу (хотела выйти замуж, а родит без мужа; вместо взлета падение), или же в мнимой потере моей любви?!

И вот я в гробу вижу Любочку. Мертвая, с широким венчиком на лбу, будто она спит с полотенцем от головной боли, и все видят ее в этом интимном состоянии, и я переживаю позор ее мертвого тела как переживал бы позор ее, мне принадлежащего, тела голого. Мать Любочки кричит: "Не закрывайте ее!", и тотчас, словно она поторопила, белой тканью закрывают лицо - закрывают Любочку от позора как ангелы святую Агнессу.

Могила засыпается, как будто земля засасывает гроб, и комья проледеневшей глины, похожие на пряники, стучат в крышку гроба, словно это последняя проверка - не проснется ли и не откликнется ли на стук. Молчи, Любочка, притаись - воскресшие ходят по улицам в саванах как в ночных рубашках среди белого дня, - не нарушай больше целомудрия ночи в сторожке...

Глупо и бессмысленно обсуждать сложившуюся традицию, ее смысл и целесообразность - обуха плетью не перешибить, но можно сделать скидку на воспаленный разум: погребение в гробу ужасно. Тяжело сознание, что где-то всего лишь в земле, всего лишь на глубине двух метров лежит тело любимого человека в реквизитном театральном ящике, и дорогие черты искажаются, становятся отвратительны. Разум покинул тело и не может больше заботиться о нем, значит мы, оставшиеся в живых, из любви и уважения к усопшему должны заботиться о его теле - прибрать его таким образом, чтобы оно вечно было благообразно. Бальзамирование и мумифицирование временны: мумии покрываются плесенью, их кладут в музеи "на позор" - все портится, кроме пепла. Пепел вечен и благообразен - вот вечная упаковка. Могила тоже представляется диким язычеством, и ее всегда можно осквернить, хотя бы и запустением. Лучше закапывать где-нибудь неприметно пепел, потому что развеивание - это или нескромная претензия на всеохватность, широту личности покойного, или намек на ее бесследность.

На следующий день после похорон институтский товарищ принес мне снимок - последнюю фотографию Любочки. Живая, румяная, смеется - а вчера я видел ее в гробу. Сознание мое затрещало по швам: Любочки больше в этом портрете, чем в гробу в Домодедово, как будто Любочка превратилась не в труп, а в этот портрет.

Любочка была в моей памяти и живая и мертвая, она воскресала и умирала. Я отводил луч анализирующего фонарика в прошлое, выбирал какую-то точку наших отношений причиной, подбирал ей следствие, следствию следствие, и, наконец, доходил до момента, в котором очевидное следствие можно было только предположить, но любое мое предположение разбивалось луч фонарика выхватывал гроб. Получалось, что смерть Любочки - это очередное следствие моих с ней отношений, и утешало только то, что точно такой же вывод может сделать любой из общавшихся с ней близко: нечуткая мать, равнодушный отец, злоязычная подруга, а не только я, любивший и не понявший.

И еще: куда ушла из Любочки жизнь, и что такое эта жизнь, которая позволяла Любочке делать все, кроме одного, - неподвижно лежать в гробу, и что есть сейчас Любочка - портящееся в мерзлой глине тело, или та жизнь, которая из этого тела ушла?