Мой сосед

Лика презрительно фыркнула, томно повела в воздухе ручкой и растаяла. А я, ни капельки не жалея о нечаянной выходке, на целую секунду ощутила себя одиннадцатилетней девчонкой — после того как целый вечер безуспешно пыталась повернуть время вспять.

Я казнила себя, почему за четыре года нашей дружбы не остановила Фогеля, когда он день за днем сжигал себя, вкладывая душу в «коханку»? Впрочем, может, именно об этом он и мечтал — оставить в ком-нибудь душу, когда отдать ее было уже некому!

Я задумалась и не сразу ответила на вызов Калюжного. За полвека Михаил Денисович приметно усох, а сомнительно черная борода была или выкрашена, или заново пигментирована. Профессиональная память не подвела его: он всмотрелся и безошибочно сказал:

— Я узнал вас. Вы девочка из квартиры Фогеля. Соседка. Вот имени, простите, не упомню. Хорошее такое русское имя — Нина или...

— Девочка Аня, — чуть насмешливо подсказала я, искренне радуясь встрече.

— Правильно. Ан-я. Вы, наверное, опять не прочь взглянуть на марсианский пейзаж? К сожалению, тут уже все перестроено.

— Вы сегодня слушали про Георгия Викторовича?

— Безусловно. И счастлив, знаете...

— Утром подробное разъяснение. Не пропустите.

— Разумеется.

Мы помолчали.

— Михаил Денисович! — Я искала выражения помягче, но на ум приходили прямые и неосторожные. — Больше никого сейчас?

— Понимаю, — Калюжный покачал головой. — Нет. Снечкин через год после Гора. А Глумов нескольких дней не дотянул до нашего века. Крепко пожил старина.

— Скажите, пожалуйста... — Я терялась и поэтому рубила без обиняков: — А куда в тот момент подевалась «коханка»? Я когда спохватилась, в Гостином ее уже не было. Расспрашивать постеснялась: какие права могла предъявить соседка?

Мне показалось, Калюжный смутился. Но потом прямо посмотрел мне в глаза:

— Что ж теперь скрывать? Как говорится, срок давности вышел. Забрал я ее. Сослался на близкое знакомство, состряпал бумагу от правления Союза художников. И забрал.

— Значит, это вы одели ее гипсом? То есть раньше я тоже считала ее гипсовой... Вы поставили «коханку» на могилу Георгия Викторовича? Или Глумов?

Калюжный вздохнул:

— Не я, Анечка. Хотелось бы, знаете, похвастаться, но, сознаюсь честно, не я. И не думаю, чтобы Глумов. Ее вскоре утащили у меня. Выкрали. По крышам, через открытое окно...

— Как? — вырвалось у меня против воли громко.

— А так, по нахалке. Просыпаюсь утром — нет. Подбегаю к окну — на нижней крыше следы босых ног. В пыли, где ее ставили. Материал изваяния легкий, нежный — никто ничего не услышал. Я шума поднимать не стал. Пошли бы слухи: вот, дескать, из-за манекена в милицию. Тоже, мол, произведение искусства. Пусть бы обычный манекен, а то утеха толпы. В общем, струсил. Смолчал.

— Извините, Михаил Денисович.

— Ничего, я давно смирился. У меня много стариковского времени, обо всем успеваешь передумать. Ты теперь координаты знаешь — не исчезай, ладно? Зашла бы в гости?

— Непременно. Завтра же. Вместе с мужем. И с высокогорным бальзамом, а? С возрастом, знаете ли, годы выравниваются. Позвольте и мне называть вас просто Мишей, согласны?

Я улыбнулась и покинула друга Георгия Викторовича.

Значит, никто ничего не знает. Лика, естественно, не в счет, Лика ничего не поняла. Завтра утром Михаил Денисович увидит передачу и тоже догадается. А сейчас одна я могу представить себе, как «коханка» выползает из комнаты Калюжного на крышу. Как, притворяясь где кариатидой, где статуей, лепится к стенам и одолевает улицу Чапаева. Как метр за метром и день за днем бредет через сквер мимо Дома политкаторжан, спускается по набережной к Неве, плывет, карабкается на ступени между сфинксами, ночует в Академии художеств и, опять метр за метром, по Третьей линии шагает к Академическому садику, чтобы преклонить колени у могилы Фогеля. Видно, лишь кратковременными вспышками вызревает в ней угаданная Георгием Викторовичем квазижизнь, если за одну ночь «коханка» ухитрилась сбежать от Калюжного, но лишь за шесть месяцев добралась до места.

Шесть месяцев. Полтора десятка улиц. Полные движения и грохота полосы дорог. Опасные для хрупкой статуи километры асфальта и камня, рыхлой почвы, текучих переменчивых вод. Целующиеся по вечерам в ее скромном укрытии парочки. Недоверчивые, подозрительно фыркающие у ног кошки. Тысячи, нет, сотни тысяч несущихся навстречу или вдогонку людей. Скользящие по застывшей на бегу фигурке безразличные взгляды. Биение бурной, непостижимой жизни вокруг — в чужих ритмах, в ином времени, на неуловимых скоростях...

Все-все преодолела коханка. Не оступилась и не отступилась. Не раскололась. Не сверзилась с высоты. Не попала под автобус или под вороватый пинок случайного ночного хулигана. Не угодила во дворе-колодце под расчистку строительной площадки для песочницы или гаража...