Мои странные мысли

Районы за пределами старых городских стен были пригородом, когда Мевлют впервые приехал в Стамбул, а теперь, спустя тридцать три года, они все выглядели одинаково: заполнились высокими, уродливыми многоквартирными домами в шесть-восемь этажей, с большими окнами; между ними образовались кривые боковые улочки со стройплощадками, рекламными щитами, кофейнями, металлическими мусорными баками, надземными пешеходными переходами, огороженными металлическими ограждениями, площадями, кладбищами и главными проездами, одинаковыми по всей длине, где никто не продавал бузы. В каждом районе была непременно своя статуя Ататюрка и мечеть, поднимающаяся над главной площадью, и на каждой главной улице было отделение «Ак-банка» и «Иш-банка», пара магазинов одежды, магазин электротоваров «Арчелик», лавка с орехами и приправами, супермаркет «Мигрос», мебельный магазин, кондитерская, аптека, газетный киоск, ресторан и маленькая галерея, заполненная всевозможными ювелирами, стекольщиками, торговцами книгами и трикотажем, обменными пунктами, копировальными центрами и прочим. Мевлюту нравилось открывать своеобразие каждого района глазами Садуллах-бея. «Здесь живут выходцы из Сиваса и Элязыга», – рассказывал тот, пока они ехали домой. Или: «Кольцевая дорога сровняла это маленькое грустное место с землей, давай больше сюда не пойдем». Или: «Заметил, какой красивый тот старый платан в дальней аллее напротив чайной?» Или: «Какие-то парни остановили меня и нагло спросили, кто я такой, так что один раз съездили, и достаточно. Похоже, это место принадлежит какой-то религиозной секте – бузу они покупают?»

Бузу покупали нечасто. Но, даже покупая, жители этих новых районов подзывали Мевлюта только потому, что были поражены, как кто-то здесь вообще может продавать подобный анахронизм, о котором они только слышали, а также потому, что их детям было любопытно, и потому, что они думали, что нет ничего плохого в том, чтобы разок попробовать эту кислятину.

По предложению Мевлюта Садуллах-бей ездил с ним однажды вечером в квартал Гази. Мевлют сходил к дому, в котором Ферхат и Самиха провели первые десять лет своей совместной жизни. Земля, которую Ферхат отмерил фосфоресцирующими камнями, была все еще не застроена. После смерти Ферхата участок стал собственностью Самихи. Мевлют не стал кричать: «Буу-заа!» Здесь никто бы не купил бузу.

Однажды в одном очень далеком районе с одного из нижних этажей очень высокого дома (четырнадцать этажей!) его позвали. Муж, жена и двое очкастых сыновей внимательно наблюдали за Мевлютом, пока он наливал им на кухне четыре стакана бузы. Они смотрели, как он посыпает стаканы жареным нутом и корицей. Дети сразу сделали по глотку.

Мевлют уже собирался уходить, когда женщина достала из холодильника пластиковую бутылку.

– Это то же самое? – спросила она.

Так Мевлют впервые увидел бузу в пластиковой бутылке, произведенную большой фирмой. Шесть месяцев назад он слышал от уличного торговца, который решил отойти от дела, что производитель печенья выкупил у старого производителя бузы патент, рассчитывая бутилировать бузу и распространять ее через магазины, но Мевлют тогда не поверил своему знакомому. «Никто не будет покупать бузу в магазине», – сказал он, точно так же как тридцать лет назад его отец сказал: «Никто не будет покупать йогурт в магазине».

Мевлют не мог сдержать любопытства:

– Могу я попробовать?

Женщина налила немного бузы из бутылки в стакан. Под взорами всей семьи Мевлют сделал глоток и скривился.

– Совсем не то, что должно быть, – сказал он. – Она уже давно прокисла. Не стоит вам покупать этого.

– Но это сделано на фабрике машинами, – сказал старший мальчик в очках. – Вы делаете свою бузу дома вручную?

Мевлют не ответил. Он был так расстроен, что даже не стал говорить об этом с Садуллах-беем по дороге назад.

– Что-то не так, мастер? – спросил Садуллах-бей.

Слово «мастер» часто звучало в устах свата иронично, но иногда Садуллах-бей использовал его в знак подлинного уважения к таланту и настойчивости Мевлюта.

– Ладно, забудем. Эти люди ни в чем не разбираются, а кстати, я слышал, завтра собирается дождь, – сказал Мевлют.

Садуллах-бей даже о погоде мог говорить увлекательно и поучительно. Мевлюту нравилось слушать его, сидя на переднем сиденье «доджа», глядя на огни тысяч машин и окон; на глубину темной, бархатной стамбульской ночи; на проносящиеся, подсвеченные неоном минареты. Мевлют привык волочиться пешком по грязи и дождю, вверх и вниз по одним и тем же улицам, а теперь они с легкостью проносились по ним.