Мои странные мысли

Райиха. Чаще всего Мевлют приносил назад половину наготовленного утром. Куриное мясо теряло свежесть, кусочки кожи теряли яркость, жир обветривался, но я все складывала в котел на завтра, добавляя свежего риса, затем вновь немного варила. Вкус риса от повторной варки на слабом огне только улучшался. Мевлют не говорил, что мы используем остатки; вместо этого он называл это «приправой». В тюрьмах главари и их богатые сокамерники ужасную еду, которую там дают, варят снова с припрятанным оливковым маслом, специями и перцем. Мевлют слышал об этом от богатого курда из Джизре, который был в тюрьме, а теперь содержал автостоянку. Глядя на то, как я готовлю, Мевлют любил приговаривать, что еда всегда вкуснее, когда в ней немного грязи, – истина, известная любому стамбульцу, который покупает уличную еду. Мне это не нравилось, и я отвечала ему, что в еде, которую готовят повторно, нет ничего «грязного». Но он твердил, что эти кусочки кожи, которые попадают на сковородку несколько раз, и нут, который неоднократно варится, обычно больше всего нравятся его покупателям и, вместо того чтобы идти за свежим и чистым куском мяса, они с удовольствием поглощают потроха, которые переварились несколько раз, густо намазывая их горчицей и кетчупом.

В октябре Мевлют вновь начал продавать бузу по вечерам. Каждый вечер проходил он много километров по стамбульским улицам, и в голове у него витали все его прежние фантазии и странные мысли. Во время походов по улицам он открыл, что тени деревьев в некоторых кварталах шевелятся, даже если совсем нет ветра, а бродячие собаки становятся смелее и нахальнее, если уличные фонари сломаны или выключены. Слушая то, что город рассказывал ему по ночам, Мевлют читал язык улиц, и это переполняло его гордостью. Но когда он утром возвращался к своей тележке с пловом и стоял на холоде, держа руки в карманах, сила его воображения исчезала, и ему казалось, что мир пуст и бессмыслен. Мевлют ощущал потребность как можно скорее вернуться домой, к Райихе, и страшился непреодолимого одиночества, нараставшего в его душе. Тем не менее он говорил себе: «Постою еще чуть-чуть» – и терпеливо кружил вокруг своей тележки с большими колесами и стеклянной витриной или просто переминался с ноги на ногу, поглядывая на свои швейцарские часы.

Райиха. «Он подарил тебе эти часы, потому что у него был свой интерес сделать это, – говорила я, когда замечала, как Мевлют смотрит на подарок Хаджи Хамита. – Он сделал это, чтобы тебе казалось, что должен ему не только ты, но и твой дядя, и двоюродные братья тоже». Когда Мевлют возвращался домой к обеду, я заваривала ему липовый чай, листья для которого собирала с дерева во дворе армянской церкви неподалеку. Он проверял бузу, которая уже была приготовлена мной, включал телевизор на единственную программу, которую тот показывал, – там шла лекция по геометрии для лицеев – и пил свой липовый чай с сахаром, а затем ложился спать и спал, покашливая, пока не наступало время обедать. Я готовила нут и рис, покупала, варила и жарила курицу, добавляла сахар в бузу, чтобы она была готова к его вечерним походам; я отмывала все грязные приборы, ложки, бидоны и тарелки, которые нужно было вымыть. Слушая ребенка в своей утробе, я старалась, чтобы меня не стошнило в плов от запаха жареной курицы. Под этот запах я устраивала для ребенка уголок с кроваткой и подушками. В лавке какого-то старьевщика Мевлют отыскал книгу под названием «Исламские имена для вашего ребенка». Он перелистывал страницы перед ужином и читал некоторые имена в то время, когда по телевизору шла реклама, ожидая, чтобы я одобрила какое-нибудь из них, – Нурулла, Абдулла, Сейдулла, Фазлалла, – а мне не хотелось ранить его сердце, и я продолжала скрывать от него, что наш ребенок будет девочкой.

Ведиха, Самиха и я узнали это, когда мы сходили в больницу «Этфаль» в Шишли. Я шла из больницы обеспокоенная. «Да ради Аллаха, чего расстраиваться! – сказала заметившая мою печаль Самиха. – По улицам Стамбула и так полно мужчин шатается».

5. Мевлют становится отцом Не вылезай из фургона