Мой сын – серийный убийца. История отца Джеффри Дамера

Внезапно я почувствовал, что сам стал обвиняемым, а не отцом обвиняемого, участником преступлений моего сына и будто бы их главной причиной. Повсюду я чувствовал эту перемену, повсюду ощущал ужасные сомнения и подозрения, которые сгущались вокруг меня. Взгляды окружающих, которые, вероятно, на самом деле ничего не значили, теперь казались мне зловещими, вопрошающими и обвиняющими. Меня охватила своего рода паранойя. Я удивлялся, как люди, если они принимали это за истину, могли вообще поверить в такие ужасные вещи обо мне. Эта мысль была причиной моего помешательства, потому что я не мог быть уверен, что тот или иной человек не думает обо мне в таком ключе. Я чувствовал, что потерял свою идентичность как отца и обрел вместо нее какую-то другую. И, что самое ужасное, у меня не было возможности доказать, что все это ложь, что «Ник» – самозванец. Даже опровержения Джеффа, последовавшие незамедлительно, не смогли изменить атмосферу, которая воцарилась вокруг меня.

Именно в таком настроении я и ожидал суда над Джеффом. Из моего собственного дома, шатавшегося под натиском вторжений извне и ужасных трений изнутри, я выходил во внешний застывший мир, где вообще ничего не казалось определенным.

В детстве я всегда чувствовал себя странно беспомощным; теперь я чувствовал, что никому не могу помочь сам. Хотя в ближайшие месяцы Шари предстояло отдать этому миру еще больше, она уже отдала все, что я мог от нее ожидать. Поскольку по натуре она была гораздо более чувствительной, чем я, она и страдала гораздо больше, чем я, даже с самого начала, и даже несмотря на то, что Джефф не приходился ей (по крайней мере биологически) сыном. Тем не менее она всегда относилась к Джеффу как к родному человеку, и мне было совершенно ясно, что она рефлексировала по поводу его юношеского одиночества и изоляции гораздо больше, чем я когда-либо. Кроме того, после убийств она сочувствовала жертвам и их семьям больше, чем я вообще был способен чувствовать.

И все же, несмотря на очевидные страдания Шари, я чувствовал, что у меня нет собственного ресурса, который я мог бы дать ей, ни эмоционально, ни интеллектуально. В гораздо большей степени, чем я сам тогда понимал, и в гораздо большей степени, чем я когда-либо ожидал понять или признать, я был странно разобщенным человеком, ограниченным в своей способности отвечать чувством на чувства другого. Я был человеком, часто смущенным собственной недостаточной отзывчивостью, и временами даже сбитый с толку тем, что смутно распознал как онемевшие, пустые или раненые пространства в моей собственной душе; пространства, которые при определенных обстоятельствах вполне могли породить действия, с которыми я все еще боялся столкнуться.

Взрослеющий Джефф в пятнадцать лет. Бат, Огайо

Джеффу почти семнадцать, незадолго до того, как он остался один в доме. Бат, Огайо

Глава десятая

Суд над Джеффом начался 30 января 1992 года. В течение двух недель рассмотрения его дела мы с Шари жили в отеле в западной части города, зарегистрировавшись под вымышленными именами. Не скажу какими – мы иногда пользуемся ими и сейчас. Дом моей матери к тому времени опустел и был выставлен на продажу, хотя интереса к нему было мало, учитывая то, что происходило в его подвале.

Каждый день фургон мотеля высаживал нас на некотором расстоянии от здания суда, и мы с Шари проделывали остаток пути пешком. Таким образом мы скрывали место нашего пребывания от прессы.

Первый день суда был шокирующим и тревожным откровением: безумие репортеров, толпы, резкий свет, торчащие микрофоны… При первом нашем появлении на улице на нас обрушивался рой репортеров, выкрикивая вопросы: «Вы встречались с Джеффом? Что говорит Джефф? Как вы относитесь к тому, чтобы сесть за стол с семьями жертв?» На самом деле это были не вопросы – им нужна была даже не заключенная в ответах информация, но вообще хоть какая-нибудь реакция. Они жаждали звука наших голосов, выражений наших лиц, вообще хоть что-нибудь, запечатленное на пленке, что потом можно будет вставить в уже задуманные документальные фильмы.

Окруженные толпой людей и ошеломленные вспышками фотокамер, мы с трудом поднялись по лестнице, а помощники шерифа иногда выбегали вперед, чтобы сопровождать нас до входа в зал суда.

Оказавшись внутри, мы увидели, что городские и государственные чиновники приложили огромные усилия, чтобы обеспечить безопасность собрания. У входа в зал суда была установлена рамка металлодетектора, за которой собаки вынюхивали возможную взрывчатку. Зал суда перегораживал восьмифутовый барьер из пуленепробиваемого стекла. Он отделял ту часть, в которой должен был проходить собственно судебный процесс, – судейскую скамью вместе со столами обвинения и защиты – от зрительских мест, что должно было защитить Джеффа, если кто-нибудь из зрителей сумеет пронести пистолет. В дополнение к этой мере безопасности по всему помещению были расставлены помощники шерифа – молчаливые, профессионально просматривающие зал полицейские с руками на кобурах пистолетов.