Мой сын – серийный убийца. История отца Джеффри Дамера

В доме Джефф предложил гостю пиво и марихуану. Хикс угостился и тем, и другим. Он также рассказал, что встречается с девушкой, что, без сомнения, положило конец всякой надежде моего сына на гомосексуальную связь. Некоторое время спустя Хикс попытался уйти, и именно тогда Джефф схватил стальной стержень штанги из своего шкафа и убил его.

Позже, когда я вспоминал воссоздание в зале суда этого первого убийства моего сына, мне стало ясно, что именно перспектива ухода Хикса заставила Джеффа перейти черту.

Этот страх перед тем, что люди оставят его, лежал в основе всех убийств Джеффа. В общем, Джефф просто хотел «удержать» людей с собой надолго, постоянно держать их в пределах своей досягаемости. Он хотел сделать их буквально частью себя, постоянной частью, совершенно неотделимой от него самого. Это была мания, которая началась с фантазий о неподвижных телах и перешла к его практике накачивания людей наркотиками в банях, затем к убийствам и, наконец, к каннибализму, с помощью которого Джефф хотел гарантировать, что его жертвы никогда его не покинут, что они навсегда теперь станут частью его самого.

В своей собственной жизни я понял, что у меня имелся такой же сильный страх быть брошенным, страх настолько глубокий, что породил множество необъяснимых в противном случае поступков.

Это началось, когда я был маленьким мальчиком, и моя мать легла в больницу на операцию. В этот период мои тетя и дядя приходили к нам домой, чтобы заботиться обо мне, но их присутствие не облегчило то глубокое чувство изоляции и заброшенности, которое я до сих пор помню. Мама рассказывала со слов дяди и тети, что я захандрил и впал в уныние, пока она не вернулась. В течение многих недель я непрерывно и безутешно плакал, охваченный детской депрессией, длившейся долгое время.

Вскоре после того как мама выписалась из больницы, у меня развилось сильное заикание. Я помню, как топал ногами на кухне, пытаясь выдавить из себя слова. Папа водил меня на специальные занятия, чтобы преодолеть это постыдное недомогание. Дети в школе смеялись надо мной, но в конце концов самоотверженность моего дорогого отца и занятия у логопеда положили конец заиканию.

Я могу только представить, по какому пути могла бы пойти моя жизнь, если бы этот болезненный страх перерос в патологию. Кем бы я мог стать и до каких извращений я бы дошел, если бы у меня развилась такая же психотическая потребность в том, чтобы все вещи и явления вокруг меня должны были быть статичными, недвижимыми, без собственной воли. Неужели я тоже стал бы превращать людей в «вещи», которые желал бы «сохранить»?

Хотя я, конечно, никогда не доходил до такой крайности, мне казалось, что я достигал крайностей других. Я безнадежно цеплялся за первый брак, который был глубоко испорчен. Я цеплялся за рутину и привычки своего мышления. Чтобы направлять свое поведение, я цеплялся за четко определенные личные роли. Меня поразило, что я цеплялся за все эти вещи, потому что они давали мне глубокое чувство постоянства, чего-то, что я мог «сохранить». Возможно, я цеплялся за свои роли отца и сына по той же причине, потому что они привязывали ко мне и мою мать, и моих сыновей, не давали им возможности уйти. В каком-то смысле я посвятил свою жизнь поиску стратегий, с помощью которых я мог бы удерживать вещи вечно, постоянно держать их в пределах своей досягаемости.

Однако еще более важным было чувство контроля, которое породила во мне моя собственная потребность в постоянстве и стабильности наряду с сопутствующим страхом перед чем-либо, что я не мог контролировать. Когда я переосмысливал преступления моего сына, темы постоянства и контроля возникали и исчезали, как две темные нити, их пересекающиеся линии образовывали сеть, которая скрепляла все остальное вместе.

Через несколько месяцев после суда, когда я уже делал попытки проникнуть в сознание Джеффа, я начал изучать показания психиатра, данные им на суде, но на этот раз в манере, которая значительно отличалась от того, когда я просто слушал их на процессе. В то время я отбросил их, считая просто техническими доказательствами, наблюдениями, которые не имели существенного отношения к моей собственной жизни. Таким образом, я смог дистанцироваться от того, что в противном случае могло бы свидетельствовать о чертах не только Джеффа, но и самого меня.

Но как только я начал исследовать свои собственные связи с Джеффом, впервые проявились тревожные последствия показаний психиатра. Вскоре мне стало очевидно, что тема контроля играла важную роль почти во всех аспектах натуры Джеффа. Этот факт неоднократно озвучивали в суде как защита, так и обвинение, и все же, услышав его впервые, я просто не понял его значения. Я отнесся к этому как к еще одному свидетельству общего безумия Джеффа и махнул на этот факт рукой, отвергнув его как еще один винтик в сумасшедшем механизме его тяжелого психического заболевания.