Мой тюремный дневник

Коля, его шестёрка, подрывается, и к машке. Я ему вопрос:

– Чопик поднимал?

Он:

– Нет.

Тогда я встаю и проверяю – чопик на месте, вода не идёт. Но Щукарь всё равно орёт:

– Я слышал, вода текла.

– Это за стеной.

– Нет, ты не закрыл, пёс!

На следующий день после проверки он стал крючковать наркомана Виноградова, а я заступился за него и произнёс слово «просто». Он:

– Просто – это жопа.

– Чья, может твоя?

Тогда он подбежал, схватил меня за горло и двинул головой об шконарь, замахнулся, но не ударил.

– Ладно, я тебя пришью в зоне или на воле.

Потом мы долго препирались, вся хата слушала, но никто не вмешивался. Пришли к тому, что он отпишет стогачам, а я своё – пусть там решат, кто прав, кто виноват. Но вечером он стал готовить прогон, и я подошёл к нему:

– Давай, как договорились – на одной стороне пишешь ты, а на другой я.

– Вали отсюда, я сказал, что пришью тебя, и я это сделаю!

Ну вот только зачем я вмешиваюсь в их разборки? Чёрт бы с ним, этим наркоманом, не живётся мне спокойно. Но тут же возникает в голове другая мысль: а чего добивается само тюремное начальство, культивируя мерзопакостную атмосферу тюремного быта? Покорности или чтобы просто наказывать этим, без суда и следствия? Зачем Щукаря сажать к уголовной мелкоте, чтобы та повышала свою квалификацию? Получается, что так, чтобы у тюремщиков всегда была работа…