Мой товарищ

— Полно, дурь, лупи тебя волки! — закричал Василий Семеныч. — На хозяина бросаться, дурак? Подожди же ты у меня, я и с тобою расправлюсь!

Василий Семеныч быстро выручил ногу, стегнул раза два Полкана и опять метнулся за Легким. Но Легкий не дремал, он был в это время уже за частоколом сада. Василий Семеныч кинулся было за ним, потом вдруг повернул в сторону и… схватил меня за шиворот. От неожиданности я даже слова не мог вымолвить. Нипочем я не думал, что Василий Семеныч видел меня, — ведь я же сидел за частоколом сада, в коноплянике, я так хорошо запрятался…

— Ну что ж, не поймали того, поймали этого. Разница небольшая, будем этого учить, — говорит Василий Семеныч, задирая мне рубашонку и спуская штаны.

— Дядя!.. Василий Семеныч!.. Я не рвал, я только сторожил. Дяденька, не нужно!.. Миленький, брось! — кричу я не своим голосом, стараясь вырваться.

— Не бойся, не бойся, я тебя и пороть буду, как сторожа-караульщика. Тому, Легкому, я всыпал бы лихо, а тебя только слегка постегаю, чтоб крапива даром не пропадала, — утешает он меня ехидно.

И начал он меня стегать…

Мне сначала не больно было, но от страха я кричал лихо, со всей мочи:

— Дяденька, не буду! Родненький, не буду!..

А Василий Семеныч знай стегает да приговаривает:

— Не воруй! Не лазь по садам! Не сторожи! Вот тебе! Вот тебе!

Я кричу, дрыгаю ногами, а Василий Семеныч все стегает да стегает, пока крапива в руках у него не измочалилась.

— Вот теперь ты будешь хорош, иди с богом, — сказал он мне на прощание.

Я не помню, как выскочил на дорогу. А Василий Семеныч спокойненько пошел в свой сад, словно ничего и не было. Тут только я почувствовал, как защипало спину, как начало жечь ее точно огнем. И только тут вернулась ко мне моя храбрость, а страх пропал, и я начал крепко ругать Василия Семеныча:

— Дурак усатый! Собака! Силу взял над ребенком, обрадовался! Подожди, я вот расскажу своему тятьке, он тебя самого так выпорет крапивой…

Но я тут же спохватился: ведь ежели отцу рассказать о том, что я сторожил у чужого сада, он, чего доброго, еще мне же всыплет. И я замолчал.

Куда же мне теперь идти? Если бы не кузовок, я бы пошел прямо домой — ну ее, малину эту. Но тут конопляник зашевелился, и я услыхал голос Легкого:

— Федя, иди сюда!

Я направился к товарищу.

В коноплянике собрались все: и Легкий, и Тишка, и Митька, и Захар с Ленином. Они видели, как порол меня Василий Семеныч, и хохотали. А мне было не до смеха.

— Что, лихо он отбарабанил тебя? — спрашивают меня они, давясь от смеха.

— Нечего тут смеяться, дураки, я из-за вас влетел… А мне ничуть и не больно, — говорю я.

— А чего ж ты кричал: «Дяденька, не буду! Родненький, не пори меня»? — хохочет Митька.

— Когда я кричал-то? Что вы врете-то все? Это ты сам, может быть, кричал.

— А кто ногами дрыгал, когда Василий Семеныч порол тебя крапивой? — спрашивает Тишка.

— И не дрыгал я ногами! И не порол он меня, — вру я самым бессовестным образом, хотя чувствую, что это ужасно глупо и мне никто не верит.

Ребята снова покатились с хохоту.

Вот удивительное дело: почему это люди, когда с другими случается неприятное, всегда хохочут? И сам я ведь такой. Я даже раз над матерью своей смеялся. Мы поехали с ней в лес за дровами, она взобралась на поленницу и стала сбрасывать дрова. И вот она как-то оступилась и поехала вниз вместе с поленом, ободрала себе ногу, а на меня напал хохот. Дурацкий хохот, а все же я не мог удержаться.

— Ладно! Хватит! — прикрикнул на ребят Легкий. — Посмеялись, и будет. Идемте теперь на пчельню, будем яблоки есть, яблок-то мы все же нарвали.

Спина у меня все зудела и горела, ребята давились от смеха, но громко смеяться не решались.

А Легкий утешал меня:

— Ты не тужи, Федя, в жизни всяко бывает. Меня тоже не один раз ловили, и так парили, что будь здоров!

Но мне от такого утешения легче не становилось: спина по-прежнему здорово зудела…

Мы пришли в «пчельню».

«Пчельня» оказалась зимним возком, который стоял на навесе Изаркова двора, как раз над воротами. Взобрались мы туда по углу.

— Вот наша пчельня, — поясняет мне Легкий. — Сюда каждый из нас должен приносить все, что добудет. Огурцы ли, яблоки ли, репу ли — всё сюда тащим. А потом вместе едим… Ребята, высыпай яблоки!

Тишка и Митька развязали пояса, яблоки посыпались на дно возка.

— Теперь давайте есть, — командует Легкий.

Яблоки кисловатые, оскомина сводит скулы, зубы скрипят, но мы друг перед другом стараемся, едим жадно.

— Вот, Федя, теперь ты знаешь нашу пчельню? И помни, когда захочешь, тогда и приходи сюда. Если что-нибудь достанешь, приноси сюда; не достанешь, а тут что-нибудь будет, — бери смело, ешь! Такой у нас закон. А теперь мы сначала пойдем ходы наши глядеть, а потом уж и по малину. Малины мы еще успеем насбирать, день-то сейчас большой, — говорит Легкий.

— Какие ходы? — спрашиваю я.

— А вот сейчас увидишь…