Мой учитель

она была наводчицей в крупной банде, занимавшейся обкрадыванием квартир. При одном

неудачном ограблении банда, по сигналу Вали, успела скрыться, а ее задержали. Однако

прямых улик против девочки не оказалось, и она была передана в приемник харьковского

Наробраза... За ее дальнейшей судьбой налетчики внимательно следили. Через несколько

часов после передачи Вали в приемник они ее выкрали оттуда. Но скоро Валю задержали

вторично и направили к нам, в Полтаву. В письме указывалось, что за нею должен быть

установлен специальный надзор: попытка выкрасть ее может повториться...

Когда Мухина назвала имя Вали, Антон Семенович даже привстал от неожиданности.

Казалось, он был поражен какой-то внезапной догадкой. Но минуту спустя он сказал своим

обычным, спокойным голосом:

— Валя, подойди сюда, к столу...

Лицо Вали, когда она шла меж скамеек, а потом стояла возле Антона Семеновича,

выражало только недоумение: зачем ее вызвали? Заподозрить причастность этой тихой

девочки к делу с кавунами было в самом деле просто невозможно.

— Зачем ты без разрешения взяла нож на кухне? — тем же спокойным голосом

спросил Антон Семенович.

— Я не брала ножа,— пожалуй, слишком поспешно ответила Валя.

Эту-то поспешность сразу уловил Антон Семенович и начал наступление.

— Нет, Валя, ты взяла нож, и будет нехорошо, если я сейчас пошлю дежурного и он

найдет его в твоих вещичках. Где ты его спрятала?

Валя немного помолчала, потом негромко ответила:

— Он в матраце, там дыра, я его туда засунула...

Через несколько минут дежурный положил злополучный нож на стол перед Антоном

Семеновичем. Ребята перешептывались, в клубе нарастал шум, но в голосах колонистов

слышалось скорее удивление, чем возмущение.

— Валя, ты очень любишь арбузы? — продолжал допрос Антон Семенович.

— Очень. Я никогда их раньше не ела.

— А зачем ты клала корки от кусков, вырезанных тобою, на старое место?

— Я думала, они прирастут,— серьезно ответила Валя. Теперь заговорили сразу все: и

для ребят и для всех нас было полной неожиданностью, что «трижды гадом», «оборотнем,

прикинувшимся змеей», оказалась эта маленькая худенькая девочка. Лопотецкий, уже забыв

о своей угрозе «перегрызть горло гаду», начал подговаривать ребят попросту нарвать после

собрания побольше крапивы...

Антон Семенович строго посмотрел на него, и Лопотецкий сразу затих.

— Валя, ты дашь слово общему собранию, что не будешь никогда лазить на бахчу и

портить арбузы?

— Да, я больше этого делать не буду, — тихо ответила она. Антон Семенович

поставил на голосование предложение простить Валю, и ребята довольно дружно

– 10 –

проголосовали за это. Только Лопотецкий, члены его отряда да еще несколько ребят

«воздержались». Валя села на свое место, а Антон Семенович поставил на обсуждение

собрания еще некоторые —уже вполне мирные — вопросы жизни колонии.

Когда все расходились, Антон Семенович задержал Лопотецкого. Поговорив с ним о

разных хозяйственных делах, он сказал, прощаясь:

— Если я узнаю, что ты хоть как-нибудь обидел Валю, то уходи из колонии сам. Всё

равно уволю. Так и ребятам передай.

Сказано это было словно между прочим, но так, что Лопотецкий понял: Антон

Семенович не шутит!

После собрания, когда я возвращался домой под впечатлением всего, что видел и

слышал в клубе, мне показались наивными, чтобы не сказать просто глупыми, мои прежние

мысли о записной книжке Антона Семеновича, в которой будто бы систематизированы все

наказания за те или иные проступки колонистов...

Каждое необычное происшествие в жизни ребят, а то и просто изменение в их

настроении или поведении, подчас совсем незаметное, для Антона Семеновича оказывалось

серьезным поводом к тому, чтобы начинать искать иное решение уже однажды решенного

вопроса и находить новые формы педагогического воздействия на колонистов. Именно так, в

повседневной практике, вырабатывал Антон Семенович свою систему воспитания. Главным

в ней было внимание к «человеку в ребенке», гибкость и отсутствие трафарета в подходе к

ребятам.

На следующий день случай с арбузом был уже забыт. Только «капканы» Лопотецкого,

валявшиеся за ненадобностью возле куреня, еще некоторое время напоминали о той вспышке

ребячьих страстей, которую Антон Семенович так мастерски погасил.

Среди применявшихся Антоном Семеновичем наказаний был выговор с объявлением

в приказе в день праздника Первого снопа, в день рождения А.М. Горького или в день

другого ближайшего колонийского праздника.

Сначала я не понимал смысла этой воспитательной меры. Мне казалось, что

наказание, исполнение которого отложено надолго, теряет свое значение. Кроме того, думал

я, разве можно омрачать общий для всех колонистов праздник кому-нибудь одному из них?

Это непедагогично.

Но скоро я заметил, что практически до объявления такого выговора дело никогда не