Мои университеты. Сборник рассказов о юности

Оторвав взгляд от конспекта, который по старинке вела на бумаге, я рассеянно огляделась. Студенческое сообщество, собранное в этой крошечной аудитории, было на удивление разномастным. Как будто какой-то шутник вытаскивал имена, как карты из колоды, наобум, рубашками вверх. И потому оказались зажатыми в чьей-то руке пики и трефы, бубны и червы, двойки и дамы, десятки и короли. Лишенное логики переплетение человеческих миров. Тут была черноволосая испанка Лурдес, без тени неловкости сообщившая на какой-то совместной вечеринке о том, что сделала пять абортов. И где-то рядом сидела белокурая парижанка Инес, голубоглазая и наивная, как дитя, выросшая в семье радикальных католиков, веровавшая в таинство брака и считавшая детей даром божьим. Бородатый черноволосый грек Хуан Мануэль, родившийся в Испании, крупный, напоминавший Хагрида. Он утверждал, что ни за что не женится, потому что не способен прожить вместе с девушкой и месяца. В то время как моя подруга Мария готовилась к свадьбе. Цветина, приехавшая из Болгарии, кивала в знак отказа и качала готовой в знак согласия. Японка Мигуми отвешивала поклоны по любому поводу. Немец Свен купался раз в неделю, в то время как каталонка Ана принимала душ минимум два раза в день. Американец Ден верил в то, что время движется в обратном направлении и что наше будущее мы уже прожили и храним о нем какие-то смутные воспоминания. Хуан Мануэль заверял его, что настоящее определяет будущее. И это была лишь вершина айсберга. Различия начинались с решения бытовых вопросов и заканчивались глубинными мировоззренческими. Казалось бы, эти люди друг друга и слушать не станут, но под палящим солнцем Испании они вступали в самые невероятные диалоги. И все же они как будто застряли в своих мирах и продолжали существовать в них, ощущая все прочие миры цветными миражами.

Кто-то, сидевший позади меня, выразительно чихнул и принялся церемонно и громко сморкаться. В Испании этот шумный ритуал – обычное дело. На сей раз мое русское «я» ничуточки не поморщилось, я уже привыкла. Лишь на стыках двух жизней такие отличия высвечиваются особенно рельефно. Позднее они становятся незаметными.

– Ты пойдешь сегодня на вечеринку, которую организует Хуан Мануэль? – спросила я у Марии, когда лекция подошла к концу.

– Хотелось бы, – отозвалась она, сосредоточенная на сборах. – Но не получится. Поеду к маме в Рекену на выходные. В эти субботу и воскресенье я не работаю.

– Понятно. – Я тяжело вздохнула. – Мне будет тебя не хватать.

Я в самом деле постоянно нуждалась в присутствии кого-то надежного и цельного, такого, как Мария, с четкими взглядами, с твердыми стенами внутреннего мира, стенами, похожими на кирпичные своды домика третьего поросенка из знаменитой сказки про поросят. Как бы я ни старалась, мой внутренний мир окружали лишь соломенные стены, легкие и пропускающие воздух. Их можно было взять и перенести на новое место. Они могли распасться от дыхания волка. Я была Наф-Нафом, и ничего уж с этим не поделать.

– Не расстраивайся, – сказала Мария. Ее голос был спокоен, в нем звучала уверенность. – Я думаю, тебе понравится.

– Кто знает, – усомнилась я.

Мой день набирал обороты, как разгоняющийся поезд. Долгий период утреннего ожидания на перроне закончился, медленное отправление тоже завершилось, события дня так и сыпались одно за другим. Это был слоеный пирог обычного университетского дня. Слой укладывался за слоем с такой скоростью, что я не успевала замечать. За медленной дремотной лекцией Хулии, в стиле буддистской медитации, следовала живая озорная лекция Энрике Мартинеса. Худенький невысокий сорокалетний Энрике отчаянно острил, отвешивал комплименты дамам, сыпал метафорами, именами, образами. Напоследок он проанализировал «Транссибирский экспресс» Блеза Сандрара. Уже покидая аудиторию, он бросил мне на прощание: «Прекрасная Оли! Нам следует обсудить это произведение за чашечкой кофе. Интересно было бы узнать ваш русский взгляд». В предложении не было ни капли кокетства, обычное деловое предложение в испанском стиле, но моему русскому «я» оно пришлось весьма по душе. В нем было что-то душевное и немножечко личное…