Мой верный рыцарь

Выбрав место в тени, он с поклоном предложил ей сесть. Она с важностью ему повиновалась, аккуратно подобрав юбки и поджав ноги. Элисон сидела выпрямившись, лицо ее было непроницаемым. Дэвид понимал ее без слов: она была госпожа, он – ее наемник. Она позаботилась о том, чтобы ничто в ее наружности не могло показаться ему соблазнительным. Сегодня она желала забыть о близости прошлой ночи. Но он не мог ей этого позволить.

– Так почему же ты убежала?

Элисон колебалась, и он видел, что ей хотелось притвориться, будто она не помнит, как поспешно скрылась. Но в отличие от большинства известных ему людей, она умела бесстрашно встречать всякие затруднения.

– Все, что мы делали, происходило в уединении наших покоев, и, хотя все об этом знали, никто ничего не видел.

– Кроме простыни, – напомнил ей он.

– Да, кроме простыни. – Элисон презрительно шевельнула ноздрями, как всегда это делала, когда он напоминал ей об этом. – Но когда я просто хотела промыть твою рану, они все смотрели на меня, как будто в этом было проявление… чего-то.

– Чего-то вроде расположения?

Он задел какое-то чувствительное место, потому что она привстала и сложила руки на коленях.

– У меня есть к тебе расположение! Иначе я бы не пустила тебя к себе в спальню. Если я не обнаруживаю свои чувства на каждом шагу, это еще не значит, что я холодная и бесчувственная. Это только значит, что мне известно, что сдержанным женщинам легче добиться повиновения себе.

Пораженный ее горячностью, он согласился.

– С самого рождения родители предупреждали меня, с какими трудностями придется столкнуться богатой наследнице, не имеющей в своей родне мужчин. Мои крестные помогли мне понять мое положение и объяснили, как им могут воспользоваться другие люди. Все они учили меня вести себя подобающим образом и держать людей на расстоянии. Если я держусь особняком, это не значит, что я бесчувственная.

– Я знаю. – Он нарочито понизил голос, боясь спугнуть минуту откровенности. – Я всегда знал, что в тебе есть нечто большее, чем это можно заметить на первый взгляд.

Она снова бессильно опустилась на землю.

– Да. Богатство, например.

Дэвид пришел было в негодование от этих слов, но вспомнил, почему он поначалу стал добиваться ее. Ему были нужны ее деньги, ее земли, ее влияние. Все это было ему нужно, но теперь он стремился завоевать ее расположение не только из-за этого. Он хотел сказать ей это на изысканном языке трубадуров, но вместо этого только проглотил слюну и нежно сказал:

– Больше, чем богатство.

– Да, конечно, больше. Больше лет.

– Лет?

– Да, лет, что прошли со дня моего рождения. Я стара.

Дэвид засмеялся. Он не должен был смеяться, но по сравнению с ним Элисон была ребенком, невинным ребенком, не испытавшим ни страданий, ни борьбы.

Дэвид взглянул на нее и заметил, что у нее гневно сжались губы.

– Прошу прощения, миледи, – сказал он поспешно. – Ваш опыт в хозяйстве и дипломатии не сравнится с моим, но осенний холод еще не тронул вашу красоту.

Лесть ее не смягчила, и он вздохнул.

– Миледи… Элисон, тебе не кажется, что за последние две недели тебе не раз случалось утрачивать свою безмятежность?

– Это ты виноват! Тебе нужно полностью подчинить меня.

– Да, в постели. – Он погладил ее по руке. – Я говорил тебе, какое удовольствие ты доставляешь мне в постели?

Она еще больше выпрямилась.

– Ты упоминал об этом, хотя мне кажется, нам не случалось обсуждать это при свете дня.

Наклонившись к ней, он прошептал:

– А я, я доставляю тебе удовольствие в постели?

Элисон оглянулась, как будто ожидая сурового приговора невесть откуда взявшихся стражей ее добродетели. Он повысил голос:

– А я доставляю тебе…

– Да. – Она стиснула зубы, словно одно это слово далось ей с болью.

Он поцеловал ей руку и положил ее обратно к ней на колени. Его руки обхватили ее бедра, согревая их сквозь ткань юбки.

От этого прикосновения ей стало теплее, и она слегка расслабилась.

– Я замечаю, что иногда ты громко смеешься.

– Редко.

– Редко, – согласился он. – Но это поразительно.

– Я больше не буду.

– Пожалуйста, смейся. Это всех оживляет, ты заметила?

– Пожалуй. – Даже такое маленькое признание стоило ей большого труда.

– Я видел и слезы у тебя на глазах.

Она отодвинулась так резко, что ударилась головой о ствол дерева, но она не заметила боли. Испуганным голосом она спросила:

– Когда?

– Вчера вечером, когда менестрели пели балладу о братьях-пиратах, утопивших друг друга.

– Я не люблю пиратов.

– Поэтому-то я и удивился, что ты заплакала.

Глаза ее и сейчас наполнились слезами – хотя она ни за что не призналась бы в этом, – и ему стало жаль ее. Она впервые испытывала всю гамму чувств и переживала все с остротой подростка. Но он не мог нянчиться с ней теперь. Для этого было уже поздно. Ей нужно самой во всем разобраться, и она постепенно привыкнет к своей новой роли.

– Я также замечал, как ты смотришь на Хейзел.

– Хейзел?

– Да, Хейзел. Ты берешь ее на руки.

Она ничего не сказала.

– Почему она стала интересовать тебя теперь?

– Просто на детей любопытно бывает посмотреть.

– Да, я всегда так думал. – С того самого раза, когда он впервые взял на руки свою дочь.