Мой волшебный мир

Эдик окончил патологоанатомический институт и работал в морге лаборантом. Как раз то, что было нужно. Фамилию Олеси я знал, и в надежде, что муж носил ту же фамилию, решил навести кое-какие справки.

Гадкое чувство перекрывало кислород и душило изнутри. Но я все же перешагнул порог заведения, где мертвые тела рассказывают о причинах смерти докторам, которые не выписывают рецепты.

Я не стал вдаваться в подробности, Эдик и без лишних объяснений сразу принялся за дело. Ему не составило труда найти нужную папку. Такой уж он человек – все должно быть на своих местах. У него даже диски с фильмами лежали в алфавитном порядке. Весь в мать. Помню, как она по рукам меня била за то, что «Айболита» не на ту полку впихнул. 

Вот и тогда руки у меня дрожали. Боялся, узнать, что Олеся отравила своего мужа или придумала что-то более коварное. Она ведь говорила, что своими руками жизни его лишила. Так что же она сделала? Или не сделала?

С самодовольным видом Эдик открыл папку, пролистнул пару страниц и  говорит:

– Острый геморрагический панкреатит.

Естественно, я не понял, что это значит. Но внимательно ждал объяснений.

– Если верить заключению Борисовны, а более опытного патологоанатома я не встречал даже во время практики во Львове, – то Глеб при жизни любил выпить и покушать. Это его и погубило. Этиловый спирт и жирная пища.

Я уже почти обрадовался, что ничьей вины в его смерти нет, но Глеб перевернул еще один лист и его брови поползли вверх.

– Заключение: прогрессирующая недостаточность кровообращения, инфекционный перикардит, острый геморрагический панкреатит…

– И что все это значит?

– А это значит, что Глеб – восьмидесятилетний дед, что никак не стыкуется с датой его рождения. Здесь явно какая-то ошибка. Такого просто не может быть. Кто-то подменил результаты, – предположил Эдик.

Я как чувствовал, что что-то нечисто со смертью мужа Олеси. Но что именно, оставалось только догадываться. 

Пятница, 13 – все валилось из рук. От неясности, плохих предчувствий и усталости к концу рабочей недели. На заводе если не компрессор, так генератор не давал никакого спокойствия. А в личной жизни – Гулиса стала проблемой первостепенной важности.

Стас заезжал поговорить с глазу на глаз. Испуганный, осунувшийся. А дышал так тяжело, будто на него ярмо надели и заставили поле вспахать. Сказал, что сдал он Гулису с потрохами, выложив следователю все, что знал, и теперь боится, как бы Гулиса из-за угла и ему нож в спину не вонзила. А сам белый, что без сострадания смотреть на него невозможно.

Не нравилась мне эта история с Лизой. А хуже всего то, что Гулиса вины своей не чувствовала и могла еще всем задать жару. Но я не показывал своего волнения и всячески старался приободрить Стаса.

Тяжело же притворяться, особенно когда у самого мозг вот-вот задымится.

Во второй половине дня позвонил Эдик и заявил, что Глеб – муж Олеси – женщина.

Мне казалось, весь мир сошел с ума. Эдик же, не скрывая смеха, в очередной раз повторил, что бумаги подменили, и пообещал разобраться после выходных.

Я хотел сорваться с места, бросить все и бежать к Олесе. Не за объяснениями, нет. За состоянием приятного волнения.

«Лубанах» продолжал работать. Но о прибыли в текущем месяце можно было и не мечтать. Весь доход придется направить на пополнение запасов спиртных напитков и реставрацию зеркальных секций бара.

Финансовая суть дела меня интересовала меньше всего. Я оптимист по жизни и верю в положительный исход. Но эта ночка хорошенько пощекотала мне нервишки. Признаюсь, я испугался не на шутку.

Я смотрел последние новости по телевизору. Сирия, химическое оружие, прогнозы третьей мировой войны – все это отвлекало от собственных проблем. Вытянувшись на мягком диване, я и думать не хотел о приезде Васо.  Но стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Я почувствовал гнев взбешенного отца каждой клеткой тела, и меня словно пригвоздило. Ноги не слушались. Интуиция подсказывала: ничего хорошего не жди. А в дверь все неугомонно колотили.

Набрав полную грудь воздуха, я решительно встал и, не спрашивая «Кто там?», распахнул дверь перед незваными гостями. Васо был не один. Этого и следовало ожидать.

Первой в квартиру влетела Гулиса. Плакалась и прикидывалась несчастной овечкой.

– Негодяй, подлец, – распиналась она, – всю жизнь мне испортил.

Наигранные слеза, слюни, сопли.

Рядом с Васо стояла женщина в строгом голубом костюме. Я остановил взгляд на пышной груди и не смел посмотреть в глаза. Предостережение Мартены останавливало меня.

Балерина изящно переступила через порог, и в один миг Васо схватил меня за руку:

– Что ты вытворяешь, щенок? Да как ты посмел мою девочку довести до такого состояния. Она извелась вся, плачет от самого вокзала, успокоиться никак не может.

Васо постарел. Я заметил и поредевшую шевелюру, и обвисшую кожу, и желтоватый цвет лица. Он был уже не тем Васо, который держал в страхе весь город.

– Рад вас видеть, – я солгал.

– Тонечка, ты посмотри на этого наглеца. Он рад меня видеть, – Васо недовольно сжал губы, отчего морщины прорисовались еще отчетливее.