Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг.

Впоследствии от Ореста Михайловича Сомова, жившего вместе с Александром Бестужевым, адъютантом бывшего главноуправляющего путями сообщения герцога Александра Виртембергского, в доме Российско-американской компании, я слышал, что в тот же день 14-го декабря полиция забрала бумаги Рылеева, бывшего директором означенной компании и жившего в том же доме. Вскоре после того пришел к Сомову известный тогда поэт, издававший «Мнемозину», Вильгельм Карлович Кюхельбекер, лицеист первого выпуска. Он казался потерянным и хотел спрятаться в квартире Сомова, который с трудом уговорил его уйти, заявив, что полиция уже забрала бумаги Рылеева и очень легко может быть, что вскоре явятся за бумагами Бестужева и тут же арестуют Кюхельбекера. Известно, что последний, сумев, несмотря на свою неловкость и неуклюжесть, долго скрываться от розысков полиции, был пойман уже в Варшаве, и что хотя он был приговорен к каторжной работе на срок, но весь срок просидел в крепости, из которой только по его окончании был сослан на поселение в Сибирь, где женился. Я знал сестер и мать Кюхельбекера; последняя была, сколько я помню, кормилицей Великого Князя Михаила Павловича{264}, который постоянно помогал всему семейству.

Сомов отгадал, что скоро придут за бумагами Бестужева: явился дежурный штаб-офицер корпуса путей сообщения полковник Варенцов с полицией; он очень учтиво просил Сомова отделить бумаги его от бестужевских и взял с собою {только последние}, но вскоре снова пришла полиция и арестовала самого Сомова. Он был, в числе прочих политических преступников, представлен Государю, который спросил его, где он служит, и на ответ: «в Российско-американской компании» сказал: «Хороша собралась у вас там компания. Впрочем, вы взяты по подозрению, и только что удостоверятся в противном, вы будете отпущены». Тем не менее Сомова посадили в сырую и темную комнатку Алексеевского равелина и только через три недели выпустили. У него на квартире жил в его отсутствие полицейский чиновник, которому было поручено сохранение имущества. Сомов, воротясь домой, не нашел у себя ни одной ценной вещи; конечно, их было немного и ценности небольшой, но все было похищено, даже бронзовые часы и чернильница. Еще слышал я, что известный тогда писатель, Фаддей Венедиктович Булгарин, после окончания суда над политическими преступниками, чтобы отвлечь от себя всякое подозрение, выдал двух сыновей родной своей сестры, но донос не понравился Императору Николаю Павловичу, и молодые люди отделались тем, что были посланы на службу в отдаленные города.

Упомянув об альманахе «Северные цветы», я намерен сказать подробнее об его дальнейшей участи; он с таким же успехом, как и в 1825 г., выходил с 1826 по 1831 г. включительно. В нем постоянно помещались произведения лучших тогдашних писателей, в особенности в поэтическом отделе, а именно: Пушкина, Жуковского, Гнедича, Батюшкова{265}, Плетнева, Подолинского, барона Розена, Щастного и других. Из большого числа стихотворений Пушкина помещены были отрывки из неизданных еще глав «Евгения Онегина», весь «Нулин», которого Пушкин до его напечатания прочитал сам в рукописи жене Дельвига в моем присутствии, более при этом никого не было. Пушкин не любил читать своих новых произведений при родном моем брате Александре, так как последний, имея необыкновенную память, услыхав один только раз хорошее стихотворение, даже довольно длинное, мог его передать почти буквально.

В «Северных цветах» на 1829 г. были помещены переведенные Жуковским 600 стихов из Илиады. В это время перевод всей Илиады Гнедича не был еще напечатан. Дельвиг обыкновенно посылал по экземпляру вновь вышедших «Северных цветов» в подарок некоторым писателям, и в том числе Гнедичу. Последний, получив в самый день нового 1829 г. «Северные цветы», в которых был помещен отрывок Илиады, переведенный Жуковским, возвратил его Дельвигу при записке, в которой резко выразил свое неудовольствие на Жуковского и на Дельвига и, сколько помню, писал в ней, что не хочет даже видеться с ними до того времени, пока не будет напечатан его перевод. Гнедич так поторопился этой запискою, что Дельвиг получил ее в день Нового года, не вставая еще с постели. До этой размолвки Гнедич бывал часто у Дельвига; он читал превосходно стихи, но как-то слишком театрально; я помню его декламирующим:

На все смотрю я мрачным оком…^ин,

а так как он был крив, то это производило на меня особое впечатление.