Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг.

Ночью снова болели зубы у жены Дельвига, и он послал за настоящим зубным лекарем. Вдруг в 4-м часу ночи послышался запах духов; явился расфранченный и сильно надушенный поляк. Слуга Дельвига, слышав накануне, что этот поляк зубной лекарь, вместо того чтобы привезти настоящего лекаря, привез его. Дельвиг, встав с постели, извинялся, что слуга перепутал, так как посылали будто бы для меня за доктором, боясь, чтобы у меня не было горячки, а что зубы жены Дельвига, по милости поляка, совсем перестали болеть. Поляк сказал, что он предвидел мою болезнь и выговаривал мне за то, что я был слишком легко одет.

Я в это время лежал на диване в гостиной и хотел было идти помочь Дельвигу извиниться перед поляком, не зная, что Дельвиг уверяет его в том, что я заболел горячкою. Хорошо, что я поленился встать, а то ввел бы Дельвига в большое затруднение, {чего он очень опасался}. Мицкевич, которому в тот же день рассказали об этом ночном визите поляка, очень много смеялся.

Странным покажется, что Дельвиги, столь развитые, прибегали не к помощи ученых зубных лекарей, а к разным шарлатанам заговорщикам, но это объясняется тем, что в это время было еще более суеверия, чем теперь, а в особенности тем, что Дельвиг был постоянно суеверен. Не говоря о 13-ти персонах за столом, о подаче соли, о встрече с священником на улице и тому подобных общеизвестных суевериях, у него было множество своих примет. Насчет встречи с священниками, он не пропускал случая, чтобы не плюнуть им вслед. Протоиерей Павский{327}, бывший законоучителем в Лицее, а в это время законоучителем Наследника {нынешнего Государя}, был очень любим и уважаем Дельвигом. Когда они встречались, то Павский говаривал Дельвигу: «плюнь, отплюйся же, Антон, а после поговорим».

Мать А. А. Дельвига [см. примеч. 22 наст. тома] осталась после смерти мужа в бедности. У нее было три сына и четыре дочери, все остались на ее руках, кроме старшего сына и дочери Марии{328}, бывшей замужем за бедным витебским помещиком Родзевичем{329}. {Когда последняя была ребенком}, Пушкин написал ей, еще будучи в Лицее, стихотворение, под заглавием «К Маше», начинающееся строфою:

Вчера мне Маша приказала
В куплеты рифмы набросать
И мне в награду обещала
Спасибо в прозе написать{330}

.

Другое стихотворение, написанное к ней также в Лицее, в 1815 г. и озаглавленное «Баронессе Марье Антоновне Дельвиг», начинается следующими стихами:

Вам восемь лет, а мне семнадцать было,
И я считал когда-то восемь лет;
Они прошли. – В судьбе своей унылой,
Бог знает, как я ныне стал поэт{331}

.

Чтобы облегчить положение матери и дать образование своим братьям, которые с лишком двадцатью годами были его моложе, Дельвиг привез их в Петербург. Братья эти Александр{332} и Иван{333} Антоновичи жили у него и учились на его счет. Старший выказывал много способности в учении и хороший характер; младший ни в том, ни в другом не походил на брата. Во всяком случае присутствие этих детей еще более оживило дом Дельвига.

Проведя около месяца у Дельвигов, я возвратился в училище, где готовились к участию в похоронах Императрицы Марии Федоровны. Рота училища должна была быть на похоронах вместе с ротой института, командиром которой был только что назначен полковник Лермантов{334} из лейб-гвардии Финляндского полка. Роту училища перед похоронной церемониею водили в рекреационную залу института, чтобы вместе с институтскою ротой учиться маршировать и тесачным приемам. Лермантов был чином старше Шулениуса, а потому командовал обеими ротами. Сначала говорили, что все учебные заведения будут поставлены во время церемонии во дворце, но перед самыми похоронами приказано было всем войскам и учебным заведениям, не имеющим музыки и ружей, стать на Троицком мосту, так как очень опасались, чтобы шум музыки и ружейных приемов не перепугали лошадей, везших колесницу с гробом Императрицы.

Нас привели на место очень рано, и мы в ожидании проезда колесницы стояли без шинелей и сильно мерзли, несмотря на то что имели на себе по две рубашки и по двое носков и выпили несколько бутылок вина.