Мой враг — королева

Она отослала в Нидерланды Хинеджа. Ему предназначалось прибыть к Лейстеру и доложить о приказе королевы назначить другую церемонию, в которой должны прозвучать слова, что Лейстер — всего лишь слуга королевы Англии и что он слагает с себя полномочия Губернатора, так как навлек немилость Ее Величества за действия без ее высочайшего позволения. Затем он может вернуться — и подумать о своем поведении в Тауэре.

Бедный Дэвидсон был сурово отчитан, и ему едва дали говорить, но после первого грома возмущения она соизволила выслушать его, и ее гнев слегка улегся, поскольку, видимо, она подумала, что такое унижение для Роберта чрезмерно. Она изменила приговор. Он, конечно, должен оставить пост губернатора, но пусть это будет сделано в менее унизительной манере. Однако пусть он не думает, что ее гнев прошел.

Она публично заявила, что не отказалась от своего решения не брать корону Нидерландов, и то, что ее подданный без ее позволения схватил ту корону как приз, может вызвать мнение иностранных держав, будто она дала на это разрешение (поскольку никто не подумает, что подданный мог осмелиться сам взять на себя столь много власти) и тем самым нарушила свое королевское слово. Дабы иностранные державы такого не подумали, она делает заявление об отстранении своего посла от губернаторства.

— Что касается Волчицы, — говорят, кричала она, — она может распаковывать свои бриллианты! Ее платья не пригодятся ей. Пусть оставит мысли о том, что она будет проезжать, как королева, по Гааге. Вместо этого она будет спрашивать покорно позволения видеть своего мужа-узника в Тауэре, и оно будет дано ей лишь с рассмотрения ее поведения, иначе она сама будет сидеть в Тауэре!

Бедный Роберт! Как недолго длилась его слава. Бедная я, которая мечтала выйти из королевской тени и попала еще в большую тьму. И ненависть к королеве еще больше захватила меня: я знала, что она убедит себя, будто это я, а не Роберт, спланировала и провела возведение его на трон Нидерландов.

После такого саморазрушительного приключения мог выжить только Роберт. Я всегда знала, что он — не солдат. Он был бы великолепен на парадах. Я могла видеть его на церемониях величественным и непобедимым, однако совсем иное дело было противостоять безжалостному и опытному герцогу Парма, который не мог спокойно видеть, как Роберт участвует в спектаклях на улицах Гааги.

Поэтому, когда Парма нанес удар там, где его менее всего ждали, и взял город Грейв, который считался хорошо укрепленной англичанами крепостью, а затем еще и Венло, удар был сокрушителен.

Гнев королевы добавился к трудностям финансовым, поскольку денег из Англии не приходило, солдатам было нечем платить, а офицеры пустились в кутежи и драки. Роберт позднее рассказывал, что для него это был сущий кошмар и что он не желает более видеть Нидерланды. Вся кампания была поражением, но для нас это была и личная трагедия.

Я была влюблена в семейство Сидни, а Филип был моим фаворитом. Мы подружились с Мэри, его матерью, после того, как обе были удалены с королевского двора: она — добровольно, а я — изгнана, но с большим неудовольствием. Она все еще носила тонкую вуаль, напущенную на лицо, и редко выходила в свет, хотя королева и продолжала приглашать ее, но уважала при этом ее стремление к одиночеству и предоставляла ей отдельные апартаменты в королевских дворцах. Елизавета продолжала любить Мэри и не забывала ее жертвы.

В мае я получила известие, что здоровье мужа Мэри ухудшается. Некоторое время он болел, а затем умер. Я поехала в Пеншерст, чтобы побыть с нею, и была рада, что сделала это, ибо в августе умерла и сама Мэри. Ее дочь Мэри, графиня Пемброк, приехала в Пеншерст к кончине матери, и мы все сожалели, что Филип находился с армией в Нидерландах и не мог присутствовать на похоронах.

Но то было благом, что Мэри Сидни умерла, не увидев своей величайшей трагедии, ибо я знала, что могло бы с нею быть, испытай она жесточайший из ударов в своей жизни. Был сентябрь — месяц спустя после похорон леди Сидни — когда Лейстер решил атаковать Зутфен.

История этого сражения была восстановлена позднее, ибо это — история самоотверженности и героизма, и я думаю, если бы Филип был менее рыцарем, а более реалистической личностью, то трагедии бы не случилось.

Последовала серия инцидентов. Когда Филип покинул палатку, он встретился с сэром Уильямом Пелхэмом, который забыл надеть свою ножную амуницию. Филип по-рыцарски решил, что не может оставаться защищенным, когда его друг незащищен, и снял свою собственную. Это был безрассудный жест, за который он заплатил высокой ценой. В бою пуля попала ему в левое бедро. Он был в состоянии оставаться на лошади, однако страдал от потери крови и, окруженный соратниками, кричал, что умирает от жажды, а не от потери крови. Ему дали бутыль с водой, однако тут же Филип увидел лежавшего на земле солдата, который молил о воде. Солдат умирал.

Филип сказал слова, которые должны стать бессмертными:

— Возьми себе — твоя необходимость более очевидна, чем моя.

Он был отнесен на баржу Лейстера и затем переправлен в Арнхем.