Мой XX век: счастье быть самим собой

Побывал у Виталия Закруткина в станице Кочетовской, в Астрахани – у Карпенко, в Саратове – у Григория Коновалова. В Вологду приглашал Василий Белов, в Иркутск и на Байкал – Василий Балябин. И не просто посмотреть и себя показать, как говорится, а работать над книгой... До сих пор жалею, что не поехал, какие-то дела удержали меня в то время, а потом – не получилось.

Как-то после работы над книгой пошли мы с Володей Максимовым в ЦДЛ. Я согласился, потому что знал, Владимир Емельянович в «завязке», то есть недавно вышел из загула, а потому остроумен, разговорчив, добродушен. За столом в центре ресторанного зала сидели за трапезой Василий Белов, Николай Рубцов и еще кто-то.

– Виктор! – сказал Владимир Максимов. – Познакомь меня с Беловым...

Читал Владимир Максимов Василия Белова или нет, сейчас это несущественно, я «своим» рассказывал друг о друге, Белову – о Максимове, Максимову – о Белове, и как только все, что понравилось, приглянулось мне, сразу становилось достоянием широкого круга писателей, особенно интересные разговоры, повторяю, происходили в ЦДЛ.

С неохотой я согласился, не люблю подходить к «чужим» столикам, вмешиваться в ход беседы, не люблю, чтобы и ко мне подходили, когда шел какой-нибудь интересный разговор во время дружеского застолья, но тут такой случай: и Владимиру Максимову, и Василию Белову я уже знал цену. Подошли, познакомил, они знали от меня друг о друге, им хотелось пообщаться, чуточку для приличия посидев с ними, я поднялся, а вслед за мной поднялся и Николай Рубцов.

Вместе мы вышли из ЦДЛ, вышли на улицу Горького, нам было по пути до Бутырского хутора, Рубцову – в общежитие Литературного института, а мне – домой, на улицу Милашенкова. Запомнилась одна деталь – Николай Рубцов был в валенках, а стоял март, уже развезло, снег таял, а он шел, как будто так и надо, не обращая внимания на удивленные взгляды встречных москвичей. Почти всю дорогу он читал стихи. Может, его валенки были подшиты кожей? И он не промок тогда? Шел 1966 год. Я и подумать не мог в это время, что эти три имени – Белов, Максимов и Рубцов – вершинные явления в русской литературе середины 60-х, а я все еще искал нового Шолохова, дерзкого, отважного, гениального... Но, увы...

Все это время я внимательно следил за скупыми сообщениями о Шолохове в нашей печати.

Зимой и весной он обычно жил в Вешенской, ну а осенней порой Шолохов чаще всего оказывался в глухих местах Западного Казахстана, то на озере Чалкар, на гусиной охоте, то в междуречье Волги и Урала. На газике исколесил весь Западный Казахстан, познакомился со многими работниками совхозов и колхозов, с председателями и чабанами, партийными работниками и агрономами. Здесь, на казахстанских просторах, Шолохов узнал о присуждении ему Нобелевской премии. Здесь же дал и первое интервью по этому случаю. Потом еще некоторое время имя Шолохова появлялось в газетах и журналах. По-прежнему он иногда бывал за границей. И об этом давались коротенькие сообщения.

К тем годам относится и еще одна моя встреча с Михаилом Александровичем Шолоховым. Как-то позвонил мне поэт Владимир Фирсов, спросил, подарил ли я свою книгу Шолохову. Нет, конечно. Как-то неудобно.

– Поедем сегодня на Казанский вокзал провожать его, там и подаришь. Я говорил ему, он заинтересовался и хотел бы познакомиться. У депутатской комнаты встречаемся, Михал Александрович приедет на час раньше.

Так и порешили. Ждем на Казанском вокзале у депутатской комнаты, как договорились. Сюда же пришла и старшая дочь Михаила Александровича – Светлана. За час до отхода поезда пришел Шолохов. Но только минут тридцать беседовали втроем, а потом стали подходить другие провожающие, и разговор принял несколько специфический характер, весьма деловой, о строительстве дорог, о бумаге и прочих разных разностях.

Узнав о том, что мы с Фирсовым едем в Семхоз, находящийся недалеко от Загорска, Шолохов сказал:

– А ведь до войны Пушкино, Заветы Ильича, Правда, все станции по вашей дороге, знаете, конечно, казались глухоманью. Долго тащился туда паровичок из Москвы. Жил я в тех местах однажды. Хорошо было, лес, тишина, многие восторгались, а мне было скучно, тоскливо на душе. Потом только догадался, что тяготит меня: нет степного простора. Глаза повсюду начто-то натыкались. Я ж степняк... Там, в степи-то, куда ни посмотришь, всюду простор, безбрежность и ровная степь, гладкая, как стол. Всегда радовался, когда в лесу попадалась просека, выйду и смотрю вдаль, хоть чем-то напоминает степь, видится далеко...

Шолохов рассказывал о своих заграничных поездках, отдавал должное дорогам, которые там сохраняются в идеальном порядка. Видимо, был этот вопрос для Шолохова очень актуальным.