Мой XX век: счастье быть самим собой

Роман А. Иванова густо населен героями. Есть тут такие, как Захар Большаков. Он словно осокорь, высящийся на крутом берегу Светлихи. Вся его жизнь, его мысли и чувства на виду, ему-то скрывать нечего: ни своих идеалов, ни горечи утраты, ни мук сердца. А есть тут и такие, которые чем-то напоминают кочан капусты: завернулись в листья и «попробуй раздень его до кочерыжки». Так и прожили почти всю жизнь Фрол Курганов и Анисим Шатров: свернулись в кочан, а развернуться уже не могли. Только уж тогда, когда жить-то осталось недолго, признался Анисим, какой обездоленной и тяжелой была его жизнь – без любви, без друзей.

А. Иванов показывает людей необычной судьбы, людей со сложными и противоречивыми характерами. Наиболее интересными и значительными среди этих персонажей, безусловно, являются Фрол Курганов, Устин Морозов, Пистимея, Захар Большаков. Все они, положительные и отрицательные, обладают одним необходимым качеством художественного образа – производят впечатление жизненной достоверности.

А. Иванов выбрал для событий романа трудное время – неурожайное лето и голодную зиму 1960/61 года. Ежедневно шел дождь. Люди каждый день выходили на работу, косили, а потом ворошили сено, не давая ему окончательно пропасть. И что только не делали: сушили накошенную траву на козлах, сметывали влажное сено в стога, пересыпая его солью, но сено все равно гнило. Бесплодная работа иссушала души людей, настроение их падало.

В такие мгновения общественной жизни оживают враги, пользуются трудностями, стараются пустить черный слушок. Этим моментом воспользовались Пистимея и Устин Морозовы. Они подбивали Фрола Курганова затеять «бузу» на лугу, чтобы люди отказались работать, тем более что многим работа казалась бессмысленной. И вот в один из таких дней, когда людям было особенно тяжко, Фрол Курганов бросил вилы, отказался «зря спину надламывать». Все перестали работать. Казалось бы, люди сочувствуют Фролу: ведь действительно работа многим представлялась бессмысленной. Но это не так. В настроении этого эпизода сказалось незаурядное мастерство А. Иванова создавать массовые сцены, где образ народа предстает многоликим, разнохарактерным. Незримыми нитями удалось автору связать всех этих разных людей, резко индивидуализировать их отношение к поступку Фрола Курганова. Никто не упрекнул его, только Анисим Шатров чуть насмешливо кивнул в сторону Фрола: «Грех да позор – как дозор: хошь не хошь, а нести надо». «А Фролу, видимо, было бы легче, если бы вместо каждого слова ему вбивали в голову по раскаленному добела гвоздю. Он пошатнулся, обмякнув, сел, как упал, на кошенину, будто его в самом деле ударили по голове. Глянул на балаган, куда скрылся Устин Морозов, и как-то сник, сжался, стал смотреть вниз».

Пока это еще только намек, пока мы только догадываемся, что Фрол почему-то зависит от У стина, подчиняется его повелениям. Выходка на лугу тяжкой болью отзовется в его сердце. На драматическом противоречии внешнего и внутреннего и разворачивает А. Иванов перед читателем сложный и противоречивый характер Фрола Курганова. На людях он груб, угрюм, нелюдим, зол. Но все это только внешнее. Душа у него совсем другая. И раньше всех это поняла Клавдия Никулина. Она заметила, что больше он сердится на самого себя; за каждый проступок перед людьми ему стыдно перед самим собой, совестно за содеянное. Своим по-бабьи чутким сердцем она угадала в нем доброго и сильного человека. И не ошиблась: «Фрол, огромный, неуклюжий, пошевелился и чуть отодвинулся от Клашки. Помолчал и сказал неожиданно:

– Слышь, живет?

– Кто живет? – не поняла Никулина.

– Озеро. А так вроде мертвое.

Клаша прислушалась и тоже уловила еле внятное всплескивание невидимых в темноте маленьких волн. И вдруг ей стало понятно, что хотел сказать этим Фрол». Нет, не мертва его душа, и там, как в озере, идет своя жизнь, и там плещутся волны добра и стремления к счастью, но эти волны настолько маленькие, что невидимы простому человеческому глазу.

Клавдия ударила его по больному месту, и Фрол снова взорвался: «Чего ты хочешь разглядеть во мне? И чего можешь? Катитесь вы все... Может, я ненавижу всех вас! А, как это? Ненавижу за то, что живете так, как хотите. За то, что для вас все дни будто из одной радости сотканы...» А у него все дни сотканы из страданий, возникших оттого, что живет не своей жизнью.