Мой XX век: счастье быть самим собой

«Пожалуй, надо использовать их, эти описания, для того, чтобы показать размышления Шаляпина, переехавшего из Петербурга в Москву в 1896 году, – думал Отец. – После Тифлиса он уже пел в Мариинском театре, но неожиданно ему предложили ангажемент в Частной опере, которой руководил Савва Мамонтов. Его поездка в Нижний Новгород, описание Нижегородской промышленной выставки, внезапная любовь к Торнаги. Появление в Москве. И его первые впечатления как раз и можно построить на противопоставлении двух столиц. Москва была совершенно непохожа на Петербург. Здесь все было иным, начиная с внешнего вида и кончая отношениями между людьми. Да и сами люди казались ему другими. Да и сам он не раз уже замечал, что становится другим, более открытым и откровенным. Шаляпин с трудом привыкал к строгости столичных улиц. Широкие, прямые улицы производили на него впечатление какой-то парадности, на этих прямых и четких улицах и сам должен поневоле быть строгим и четким. Да и все было здесь странным: днем горело электричество, а летней ночью, как днем, висело яркое солнце. Все это было чуждо и непонятно. И потому он часто вспоминал волжские просторы, залитые солнцем берега и поля. Даже Тифлис был ему поначалу роднее и ближе, чем эта странная красота Северной столицы. Конечно, он прекрасно знал, что Гоголь любил бродить по Невскому проспекту, что Достоевский и Пушкин воспевали величие и неповторимость Петербурга, немало посвятили ему своих страниц, и он нигде не высказывался, что Петербург ему не по душе. И он любил гулять по Невскому, выделяясь своей высокой и стройной фигурой среди гуляющих. Часто бывал на Дворцовой площади, любовался Александровской колонной с ангелом, Эрмитаж с гигантами кариатидами, Канавка, Мойка, золотые шпили, «адмиралтейская игла», о которой упоминал Пушкин, шпиль Петропавловской крепости, шпиль Инженерного замка, в котором зверски убили императора Павла...

Шаляпин любил бродить по набережным, где кипела бурная жизнь: катили роскошные экипажи, в которых важно восседали придворные чины, гвардейцы, томные дамы в дорогих соболях. Все это куда-то мчалось, торопилось, спешило. За зеркальными стеклами дворцов, подъезды которых были застланы дорогими коврами, слышалась бальная музыка, в вихре танцев кружились прекрасные женщины, ведомые важными партнерами. Около этих подъездов долгими зимними часами вышагивали кучера, полицейские, охранявшие покой богатой публики».

– Пап, – раздался голос сына, – дай чего-нибудь...

– Что тебе, – не сразу понял Отец. – У нас ничего нет. Только яблоки, апельсин да конфеты...

– Да нет, я есть не хочу. Дай чего-нибудь из кресла.

В кресле торчали ноги зайца, уши мышонка и хвостик львенка.

Встал, отыскал зайчонка и подал его уже засыпавшему сыну.

– Этого?

– Этого, – умиротворенно взял зайчонка сын и тут же заснул.

Отец снова улегся в кровать, взял книгу и снова углубился в собственные размышления. Он уже кое-что успел прочитать за это время, накопить каких-то фактов из жизни любимого артиста и начал строить планы уже на каких-то вполне закономерных основаниях. «А не стоит ли показать Шаляпина в каком-нибудь модном притоне, каком-нибудь разгульном кутеже? Ведь ему всего лишь двадцать пять лет. Он молод, силен, отважен. Кругом рекой льется шампанское, раздаются гортанные песни цыган, тысячи выбрасываются на устрицы, ужины и женщин, дорогих женщин, а не тех, которые небольшими стайками скользят по мокрым тротуарам, голодные, плохо одетые, не выходящие из-под власти воров и сутенеров».

Отец отложил книгу, закрыл глаза, и стало приятно и легко: раздумья о будущей книге утомили его. Столько еще надо сделать, чтобы разобраться в сложной и гениальной личности Шаляпина. Написано о нем уже много, но нет ничего похожего на то, что он задумал написать. Попробовать показать его вместе с Леонидом Собиновым, дать их разговоры, совместные выступления в Одессе, в Москве и Петербурге.

В Москве он впервые почувствовал себя как дома. Москва была широким и гостеприимным домом, куда стекались пестрые толпы талантливого русского люда, чтобы почувствовать себя истинными сынами своего Отечества. Сравнить два города пошире и покрасочнее. Чем они отличались друг от друга. Чем отличалось искусство Петербурга и Москвы.

В Москве были щедрее, шире, хлебосольнее, меньше чванства, больше гордости своим национальным происхождением, купечество здесь, как и крестьянство в деревне, являлось оплотом, костяком нации. Здесь в Новодевичьем монастыре каждую минуту часы отбивали, каждую минуту раздавался хрустальный звон падающей минуты на тихом кладбище. О чем думал в это время Шаляпин, молодой, красивый, как юный бог.

Трудно себе представить его на кладбище. Трудно себе представить его раздумывающим о вечности. Но ведь он замечательно сыграл Ивана Сусанина, который как раз в роковую для себя минуту должен думать о смерти. Значит, чтобы показать живым Ивана Сусанина, Шаляпин должен походить по кладбищу, подумать об этом и представить себя на его месте...