Мой XX век: счастье быть самим собой

Много в книге интересных людей: А. Белый, С. Есенин. А. Дункан, А. Кусиков, А. Блок, Н. Крандиевская, В. Шишков, ред. «Нового мира» Полонский, Вс. Рождественский и др. Это живые люди, хотя их образы порой набросаны кратко – эскиз, сценка, небольшая картинка, но характерная, громкоговорящая, такая, что человек или виден, или верно угадывается. Побей меня бог, если Вы не будете писать т. н. чистую прозу. Запомнились некоторые точные и глубокие замечания, сказанные как бы мимоходом. Например, о крутых временах, когда государство трещит и рушится, но находятся люди, которые не поддаются панике и становятся еще деятельней, изобретательней, талантливей. В эти-то времена и экзаменуется народ! Или о первых неделях революции. «Десятки лет Россия в основной своей массе спала, а теперь проснулась и потянулась к политике. А опыта не оказалось...»

Оч. кратко и хорошо сказано о работе Толстого над статьей «Народоправство». И о патриотизме истинном – когда родина порабощена. О рождении замысла пьесы «Горький цвет». Или обращение к образу Петра I, первоначальные попытки понять новые перемены через этот образ. Точно замечание: «Люди по своей природе консервативны, они лелеют свои привычки, обычаи, сложившийся образ жизни».

Опять пошел я не по той дороге, начав перечислять все то, что мне особенно по душе. Разве перечислишь, когда нравится вся книга! Хреновый я критик, Виктор Васильевич. Но зато читатель хороший, не утративший способности радоваться удачам своих друзей. Не завистливый я, и за это себя хвалю. Да и Вам, поди, приятно: вот, мол, какой человек – прочитал мою книгу и не позабыл похвалить... себя!

Тридцатые годы А. Толстого тоже даны оч. хорошо, не говоря уже о кануне войны и военных годах, когда он поразительно много работает. Завидно! Вот бы так научиться, а? И ведь граф, голубая кровь! А жизнелюбие какое, энергия!

Это – урок нам, пишущей братии, интеллигентам в первом поколении. Хорошо, что Вы написали эту книгу, она заставит задуматься любого, внимательно прочитавшего ее, а писателя в особенности.

Но и вред, конечно, есть. Я вот написал тут по легкомыслию за две недели пять глав, а сейчас, после Вашей книги, вижу, что две главы можно зачеркнуть, а остальные три надо переписать. А ведь у меня семья, дети. На что Вы нас, моложавых писателей, толкаете!

И все-таки – спасибо Вам. Дай бог сотворить еще такую книгу.

Будьте здоровы и благополучны.

Отсюда я выезжал на заседание парткома, и очень продуктивно ...

P. S. Здесь такие белые снега, что увы и ах! В Москве сроду не было, а в моих Люберцах и подавно. Скоро вот домой (через 9 дней) и жалко.

15.02.80 г.».

«Дорогой Виктор Вас!

Поскольку я без голоса и позвонить тебе не могу, решил вот написать.

Извини, что в поликлинике я напугал тебя своим шипением – как змей болотный: ши-ши-ши. Или как гусь встретил у двери шипом.

Два дня назад купил твою книжку « Россия – любовь моя», читать начал еще в метро, а потом в автобусе, порадовался твоей верности русским нашим истокам, общим нашим заботам, а потом дошел и до статьи о нашем дорогом тов. Жукове. Очень было приятно.

Я немного знаком с обеими статьями по первым их публикациям, в «Правде» и «Роман-газете», но они, кажется, поправлены (или это в книге они выглядят иначе?), а вторая расширена за счет разбора повести «Одни». Очень я рад, что из сборника ты выбрал именно эту повесть, прочитал ее внимательно, без предвзятости (как Вал. Солоухин) и истолковал ее именно так, как она была задумана и исполнена.

Да, солдат (недавний крестьянин, колхозник) Прохоров в определенной мере носитель основных черт русского национального характера. Он не претендует на лидера, он просто берет заботу о других на себя, кормит их, бережет, ведет с оккупированной территории к себе домой, не думая о благодарности за это, не возвеличивая себя. Гуманист (лучше сказать, человеколюбец) по своей сути, он не может иначе, и сны он видит другие, отражающие заботу и тревогу о своих спутниках, и не мечтает он о посмертной славе, не видит себя вожаком мирового табора и т. д.

Героизм и мужество его тоже лишены внешнего блеска, который я терпеть не могу, и война для него – тяжелая, противная человеческой сущности работа. Обо всем этом, как и о том, что спутники его – растерявшиеся и не очень состоятельные по сравнению с ним люди, ты сказал очень умело, тактично, умно. Дай бог, как говорится, всякому так сказать.

Не зря я эту повесть нигде не мог напечатать. Покойный Домбровский дал на нее восторженную рецензию для «Нового мира», но вывод сделал такой: зачем журналу эта сильная, отлично смоделированная повесть, которая не дает новых представлений о войне? С этим риторическим вопросом рукопись мне и возвратили. Ав «Наш совр.» и «Москве» сказали, что мы не черносотенцы.

Устаешь от глупости и трусости редакторов. Тем радостней бывает понимание профессионального критика, который знает твои писания больше пятнадцати лет и каждый новый опус встречает с вниманием и уважением работника одного цеха, коллеги, спутника в литературной нашей жизни. Кстати, не очень-то гладкой.