Мой XX век: счастье быть самим собой

Зимой и весной он обычно жил в Вешенской, ну а осенней порой Шолохов чаще всего оказывался в глухих местах Западного Казахстана, то на озере Чалкар, на гусиной охоте, то в междуречье Волги и Урала. На газике исколесил весь Западный Казахстан, познакомился со многими работниками совхозов и колхозов, с председателями и чабанами, партийными работниками и агрономами. Здесь, на казахстанских просторах, Шолохов узнал о присуждении ему Нобелевской премии. Здесь же дал и первое интервью по этому случаю. Потом еще некоторое время имя Шолохова появлялось в газетах и журналах. По-прежнему он иногда бывал за границей. И об этом давались коротенькие сообщения.

К тем годам относится и еще одна моя встреча с Михаилом Александровичем Шолоховым. Как-то позвонил мне поэт Владимир Фирсов, спросил, подарил ли я свою книгу Шолохову. Нет, конечно. Как-то неудобно.

– Поедем сегодня на Казанский вокзал провожать его, там и подаришь. Я говорил ему, он заинтересовался и хотел бы познакомиться. У депутатской комнаты встречаемся, Михал Александрович приедет на час раньше.

Так и порешили. Ждем на Казанском вокзале у депутатской комнаты, как договорились. Сюда же пришла и старшая дочь Михаила Александровича – Светлана. За час до отхода поезда пришел Шолохов. Но только минут тридцать беседовали втроем, а потом стали подходить другие провожающие, и разговор принял несколько специфический характер, весьма деловой, о строительстве дорог, о бумаге и прочих разных разностях.

Узнав о том, что мы с Фирсовым едем в Семхоз, находящийся недалеко от Загорска, Шолохов сказал:

– А ведь до войны Пушкино, Заветы Ильича, Правда, все станции по вашей дороге, знаете, конечно, казались глухоманью. Долго тащился туда паровичок из Москвы. Жил я в тех местах однажды. Хорошо было, лес, тишина, многие восторгались, а мне было скучно, тоскливо на душе. Потом только догадался, что тяготит меня: нет степного простора. Глаза повсюду начто-то натыкались. Я ж степняк... Там, в степи-то, куда ни посмотришь, всюду простор, безбрежность и ровная степь, гладкая, как стол. Всегда радовался, когда в лесу попадалась просека, выйду и смотрю вдаль, хоть чем-то напоминает степь, видится далеко...

Шолохов рассказывал о своих заграничных поездках, отдавал должное дорогам, которые там сохраняются в идеальном порядка. Видимо, был этот вопрос для Шолохова очень актуальным.

Минут за десять до отхода поезда в депутатской комнате собралось уже довольно много значительных чиновников, государственных и литературных, нас с Фирсовым оттеснили на третий план. Все вместе вышли на перрон. Шолохов шел впереди. И все узнавали его, останавливались, смотрели вслед. У вагона стали прощаться. Очередь дошла и до меня. Крепко, по-русски расцеловались, и Михаил Александрович скрылся в вагоне, через несколько минут встал у окна своего купе.

Книгу «Гуманизм Шолохова» я подарил Михаилу Александровичу одному из последних: книга вышла в начале 1966 года, и я с небывалой до сих пор радостью (первая моя книжка вышла до этого в 1963 году в «Искусстве» – «Метод. Направление. Стиль», о чем уже упоминалось здесь) рассылал ее во все стороны: Белову – в Вологду, Анатолию Иванову – в Новосибирск, Астафьеву – в Пермь, Носову – в Курск, Григорию Коновалову и Николаю Шундику – в Саратов, Владимиру Карпенко – в Астрахань... Уж не говорю о своих московских авторах... Эта книга поставила меня в ряды русской писательской дружины. Встал вопрос о приеме в Союз писателей СССР. Я попросил рекомендацию у Кузьмы Яковлевича Горбунова, внимательно прочитавшего книгу и наговорившего мне много добрых слов. У кого ж брать, как не у единомышленника.

– Виктор Васильевич! Я-то рекомендацию вам дам с удовольствием, но она может всерьез повредить вам при рассмотрении вашего приемного дела. Я бывал членом приемной комиссии, знаю, как все это делается, возьмите у кого-нибудь менее окрашенного в русские, патриотические тона. Я для нынешней комиссии как красный цвет для быка.

– Нет, Кузьма Яковлевич, тем более я прошу рекомендацию у вас.

Вторую рекомендацию я попросил у Бориса Ивановича Соловьева, который был контрольным редактором моей книги и по поводу нашей совместной работы тоже высказывал немало лестных слов. Но и Борис Иванович тоже пытался охладить меня серьезными предостережениями, что и его рекомендация вызовет у членов комиссии, мягко говоря, неоднозначное отношение...

– Ты ж не знаешь, Виктор Васильевич, какие сражения происходили в Союзе писателей, особенно в конце 40-х – начале 50-х. Чуть ли не стенка на стенку шли, и я не скрывал своих мнений, открыто высказывал то, что думалось по тем временам. Думаешь, они забыли? Нет, и моя рекомендация только помешает вам вступить в Союз писателей...

«О господи! Что же такое происходит? Говорят, что книга неплохая, а могут не принять. На каком основании?» – думал я, все-таки настаивая на том, чтобы Борис Иванович дал мне рекомендацию, если это не противоречит его внутренним убеждениям.