Мой XX век: счастье быть самим собой

«Верую!» М. Шолохова имеет существенное значение в его воззрениях, он действительно верил, что социалистические идеи непобедимы, но столько нужно для этого бескорыстного стремления, что это – увы! – не удалось осуществить: начались аресты его друзей, вешенских коммунистов, он вступился за них, писал письма Сталину, доказывая их честь и бескорыстие. Оправдали друзей, выпустили их на волю и дали прежнюю работу, но потом тучи сгустились и над его судьбой, обвинили в предательстве, снова заседание Политбюро, снова оправдали, а клеветников решительно осудили, а потом – война, которая полностью разрушила колхозную жизнь, выгребая чуть ли не до последнего зернышка весь крестьянский урожай – требовала война... А после войны начался неостановимый процесс – молодые люди стали уходить из станиц, из хуторов, некоторые хутора просто исчезали, а станицы переполнялись ненужными людьми... М. Шолохов в своих выступлениях часто об этом говорил, указывал на эти процессы, но объективный процесс не остановишь... Так возникли безлюдные хутора, а земля-то здесь богатейшая. «Зажиточная жизня не удалась» – вот основной вывод из романа М. А. Шолохова, слишком рано началась эта коллективизация, не вовремя, слишком много жертв было принесено к алтарю Отечества, государство получало хлеб и другие продукты, а человек обессилел в этой борьбе, надорвался, а война опустошила его... «Дальше о колхозах писать почти невозможно», а если писать, то непременно надо показать неприглядные стороны коллективизации, трагический надрыв крестьянина, увидевшего реальные и скорбные плоды своего титанического труда. Возможно, Шолохову приходили эти мысли, когда он задумывал писать вторую книгу «Поднятой целины» еще до войны, обещал журналам осуществить свой замысел, а журналы давали обещания своим читателям, но закончил свой роман М. Шолохов только в 1960 году. А в 1933 году Шолохов, сообщая Сталину чудовищные распоряжения партийного руководства области, бескомпромиссно писал, что для выполнения плана по хлебозаготовкам уполномоченные обкома и райкома выгребали у крестьянина все до зернышка, даже 15% процентов аванса, полученных казаками за свой труд. Кто не сдал свою норму, того с семьей выселяли из домов, люди бродили по улицам, многие замерзали, а тех сердобольных, которые пускали «погреться», тоже выселяли.

«Я видел такое, – писал Шолохов Сталину, – чего нельзя забыть до смерти: в хуторе Волоховском Лебяженского колхоза, ночью, на лютом ветру, на морозе, когда даже собаки прячутся от холода, семьи выкинутых из домов жгли на проулках костры и сидели возле огня. Детей заворачивали в лохмотья и клали на оттаявшую от огня землю. Сплошной детский крик стоял над проулками. Да разве же можно так издеваться над людьми? Мне казалось, что это – один из овчинниковских перегибов, но в конце января или начале февраля в Вешенскую приехал секретарь Крайкома Зимин. По пути в Вешенскую он пробыл два часа в Чукаринском колхозе и на бюро РК выступил по поводу хода хлебозаготовки в этом колхозе. Первый вопрос, который он задал присутствовавшему на бюро секретарю Чукаринской ячейки – «Сколько у тебя выселенных из домов?» – «Сорок восемь хозяйств». – «Где они ночевали?» – Секретарь ячейки замялся, потом ответил, что ночуют, мол, где придется. Зимин ему на это сказал: «А должны ночевать не у родственников, не в помещениях, а на улице!» После этого по району взяли линию еще круче. И выселенные стали замерзать. В Базковском колхозе выселили женщину с грудным ребенком. Всю ночь ходила она по хутору и просила, чтобы ее пустили с ребенком погреться. Не пустили, боясь, как бы самих не выселили. Под утро ребенок замерз на руках матери. Сама мать обморозилась. Женщину эту выселял кандидат партии – работник Базковского колхоза. Его после того, как ребенок замерз, тихонько посадили в тюрьму. Посадили за «перегиб». За что же посадили? И если посадили правильно, то почему остается на свободе т. Зимин? Число замерзших не установлено, так как этой статистикой никто не интересовался и не интересуется; точно так же, как никто не интересуется количеством умерших от голода. Бесспорно одно: огромное количество взрослых и «цветов жизни» после двухмесячной зимовки на улице, после ночевок на снегу уйдут из этой жизни вместе с последним снегом. А те, которые останутся в живых, – будут полукалеками...» (Письма. С. 199 – 200). А далее М.А. Шолохов перечисляет шестнадцать пунктов «перегибов», в ходе которых люди с ненавистью вспоминали этот период коллективизации. Конечно, письмо Шолохова Сталину сыграло свою роль – перегибщики были строго наказаны, а казаки получили хлеб и продукты. «Простите за многословность письма, – писал М. Шолохов. – Решил, что лучше написать Вам, нежели на таком материале создавать последнюю книгу «Поднятой целины» (Письма. С. 20). М. Шолохову тогда показалось, что это действительно «перегибы», которые быстро можно исправить, но чутье художника так и не позволило ему вернуться к этому времени... Уж слишком горька была правда.