Мои живописцы

Картина не потеряла своей силы и сегодня. Можно понять почему: это первое выражение той эстетики, которая до сих пор правит человечеством, держа его за горло. В этой картине выражена современная (спустя 150 лет всё ещё современная), новая городская сексуальность и новый объект желания. Маленькая шлюшка на картине не бог весть что за женщина. У неё неширокие бедра, небольшие грудки. Это может быть наглая продавщица из магазина (они уже открывались — первые универсальные; вскоре Золя станет другом Мане и напишет «Дамское счастье»), косметичка, парикмахерша, проститутка. Пять тысяч «девушек» зарегистрировано было в ту пору в префектуре полиции г. Парижа и ещё 30 тысяч занимались проституцией негласно. Эта девушка — натурщица, но с таким же успехом она может быть и жрицей любви. Вызывающая вульгарность этой девицы, ее самоуверенность, ее гордость выставленным напоказ товаром — телом — задели французского буржуа 1865 года. Он уже всё больше и больше спал с такими шлюшками. Но всё ещё не хотел себе признаться в неотразимом очаровании этого «цветка зла». Ещё в 1858 году Мане познакомили с Шарлем Бодлером, и они стали друзьями. Бодлер жил с алкоголичкой мулаткой Жанной Дюваль, по свидетельству современников, Жанна была тупое и развратное животное, но держала в когтях автора «Цветов зла» целых двадцать лет!

Нужно понимать, что новая современная городская эстетика родилась именно в Париже, в первом мегаполисе мира, и нигде более не могла родиться. Именно в Париже появилась индустрия удовольствия, служащая нуждам нового класса буржуазии. Куртизанок Нинон де Ланкло или мадам де Помпадур не хватало на всю эту буржуазную орду заводчиков, предпринимателей и торговцев. Рынок удовольствий не мог поставить всем благородных девиц в качестве шлюх. Потому так сильно реагировала толпа в Салоне: Мане показал ей её кумира, потребляемый товар — тощую пролетарскую шлюшку. Новая сексуальность? Новый объект желания? За 150 лет до сегодняшнего дня? Ну да, такие вкусы не меняются быстро. Социальные моды меняются медленно.

Вот лежит она, ледяная, бледно-белая с жиденькими волосиками, остроносенькая, небольшие глазки высокомерно скошены на зрителя. Кладбище целых морей спермы, причина падения демографических показателей, после бесчисленных выкидышей, пустотелая навсегда. Девочка — утоли мои печали. Многие поколения европейских мужчин снимали штаны, носки, громоздились, влезали на этого пролетарского ребенка, цапали, лапали, гладили, дрожали, стонали и выли у неё над ушком. Анархисты и владельцы ресторанов, фабриканты, офицеры и прыщавые клерки, сменяя друг друга во времени… Национал-революционеры, бритые фашисты, велосипедисты, строители всяких «банов» и ГЭС, бравые убийцы друг друга. Лили Марлен, Эдит Пиаф, девочка, ты наша! У неё нет родного языка, пусть её облик позаимствован у француженки. Она всех вечная подружка, общенародное, международное достояние. Она и сегодня не сошла с престола, punk-девочка, это она умирала под именем Нэнси Спанджен рядом с Сидом. Она правит миром со своего ложа все эти 150 лет. Преступница Бонни — подруга Клайда — это она. Мы поклоняемся ей, как Норме Джин. Мадонна — это она тоже, как и героиня «Прирождённых убийц».

Меня всегда волновали продавщицы в белых носочках, парикмахерши, ученицы-стажёрки из салонов красоты. Тощие сучки и их выкрашенные перекисью водорода бесцветные чёлки. Я находил таких девочек в Харькове, учился с такими в кулинарном техникуме, и позднее в американских провинциальных городах я сходился с ними мгновенно. Бесстыжие и стыдливые, целомудренные шлюхи. «Неу, Stranger!» — обращались они ко мне. Я ценил их вульгарность как дорогое вино. Hey, Stranger!

Стареющую Викторину Мёран видели предлагающей какие-то рисунки клиентам сомнительных заведений Монмартра. Потом она ходила с ручной обезьяной и играла на гитаре перед кафе на площади Пигаль. Она пила. Ей дали прозвище Ля Глю — клей. Последним её видел Тулуз-Лотрек. Около 1893 года Лотрек бывал время от времени в её убогой лачуге. Затем Викторина теряется во мраке времени. Сдохла где-то, как старая кошка. Далеко после смертей всех заинтересованных лиц поэт Поль Валери писал в 1932 году в предисловии к каталогу выставки г-на Мане в Музее Оранжереи: «„Олимпия“ — вызывает священный ужас — это скандал, идол, это сила и публичное обнажение жалкой тайны общества… Чистота прекрасных черт таит прежде всего ту непристойность, которая по назначению своему предполагает спокойное и простодушное неведение какого бы то ни было стыда. Животная весталка, осуждённая на абсолютную наготу, она наводит на мысль о том примитивном варварстве и скотстве, которым отмечено ремесло проституток больших городов».

Ван Гог — отрезавший ухо

«Ночное кафе» с жёлто-красным параноидным его цветом было моей самой любимой картиной, когда я жил в старом ещё Париже в восьмидесятые годы двадцатого века.