Мои знакомые

На снарядах били, как в барабаны, в питьевые бочки, выставив их на поручни: «Эй, капитан!» Надо бы отобрать все бачки сразу, наполнить в роднике и развести. А я брал по одной, и на «Ястреб» еще издали обрушивался фейерверк строительного фольклора.

Я размазывал по щекам грязный пот. Хотелось есть. А с дамбы снова махали… И лихорадочно пробивалась тщеславная мысль: «Все-таки держусь. А? Ничего!» Внезапно начинал искрить карбюратор, и сердце падало. Словно сжалившись над непутевым, мотор выравнивался. В такие минуты хотелось верить в некую магическую связь между человеком и железом.

…Вдруг все затихло на берегах. Неужели обед? Так скоро…

Катер замолк, уносимый течением, а в груди стучало, как после быстрого бега. Я достал батон, вцепился в него зубами. В тот же миг над рекой прокатился пронзительный свист. Он был почти осязаем, точно мина, летящая по параболе. Я не мог ошибиться — это Женька.

У ребят кончился забой, и надо было перетаскивать земснаряд на другое место.

Катер лихо подрулил к снаряду. Он казался мухой рядом с огромной слоноподобной махиной. И все же он потащил ее как миленькую. Потому что вода! Все дело в трении. Удивительны эти истины, когда берешь их сам, на ощупь.

Я выбрал самый длинный трос. Один конец — на гак, другой Женька привязал к штырю снаряда. Миша, свесившись из окна рубки, наблюдал. Я ловко затягивал узел, крепко — по-морскому. Вот, мол, каков твой бывший помощничек, гляди. Все-таки не обошлись вы без него, а уж он постарается…

— Дядь Сань, — сказал Женька, протиснувшись в кабину и жарко дыша, — давай подменю?

Я как-то не сразу даже сообразил, что он хочет, но в следующее мгновение оттер его плечом.

— Ну-ка, не мешай! — и с опозданием ругнулся. «Эти гидромеханизаторы все универсалы, все могут. Но ведь на что-то я здесь. И почему — дядя?» — внезапно кольнула обидная мысль. — «С первого дня — «дядя». Наверное, по имени назвать — мало, все-таки старше. А по имени-отчеству — много? Ну-ну…»

— Дядь Сань! Вон туда держи, на кусты! — крикнул Женька уже со снаряда, не сводя с Миши глаз.

— Левее, на дерево! — уточнил Харин.

— Левей, дядь Сань! — повторил Женька.

— Иди ты… — взорвался я. — Переводчик… Сам не слепой! — Я нажал на педаль.

— Потише! — предостерег Женька.

Трос натянулся. Катер вздрогнул от рывка и лег набок. И чем больше я газовал, тем натужней он ревел и кренился: трос тетивой — а снаряд ни с места. Казалось, прибавь чуток газу — и «Ястреб» вытряхнет в воду всю поклажу, а заодно и катериста.

Задний ход — все повторялось сначала.

…Прошла минута. Или час. В висках стучали молотки. Рубашка взмокла. Гудел перегретый мотор. От бестолковых рывков взад-вперед катер, верно, нахватался песку — система засорилась, от машины валил пар. Я вслепую нырял в машинное отделение. Одной рукой — за руль, другой — за шланг, и так, с раскинутыми руками, задыхаясь, пытался продуть трубы. В тесноте спотыкался, рычал от ожогов к снова бросался на сиденье. Михаил что-то кричал сверху, я не слышал и только сжимал зубы в отчаянной попытке сдернуть с места снаряд.

Снова обдало жгучим паром, вытолкнуло наружу. Хватая свежий воздух, я ногой придержал руль, каблуком ударил по ручке газа. Рывок, треск… Небо очутилось где-то сбоку. Я почувствовал, что лечу, и задохнулся в тугом зеленоватом омуте.

Дощатая стенка снаряда была шершавой и теплой. Я открыл глаза. В мокрых ресницах радужно расплылось солнце. Михаил стоял ко мне спиной, навалясь на перила, и смотрел, как Женька укорачивает трос. Катер подтянули. Теперь он почти касался палубы кормой, в которой был упрятан винт.

— Сразу бы так, — сказал Миша, — винтом накоротке размыть под днищем, а потом тащить. Присосало нас, слепому ясно!

— А я виноват? — сказал Женька.

В пору было снова закрыть глаза.

Михаил обернулся:

— А, очунял?

«Еще усмехается, — подумал я со злой отрешенностью. — Хорошо ему на снаряде, как на материке, а тут!»

— Думаешь, так просто? Сам бы попробовал…

— То-то… — перебил он, отворачиваясь, — а ведь ныл: «Ах, мне бы на катер! Хорошо. Сиди себе, катайся…»

— Ко… когда? — Я даже растерялся: такой отчужденностью повеяло от Мишкиного лица. — Когда я ныл?

Так вот оно что!.. А я-то думал, все утро думал: им неловко передо мной, что я отказался от заработка. А им неловко за меня!

Я поднялся, ступил на катер. Он жестко спружинил под ногой.

— Ты чего? — спросил Харин.

— Попробую еще разок.

Он кивнул:

— Давай! А то два часа, а мы загораем. Работать надо…

И ВСЕ ЗА ОДНОГО…

Маша Петухова, диспетчер, докладывая мастеру обстановку, взволнованно круглила глаза. Собственно, ничего особенного за ночь не случилось: кое-где на дальних улицах порвались провода, вышли из строя светильники, туда были посланы дежурные, быстро все наладили, словом, порядок. Но Леонид Иваныч недовольно морщился, и это сбивало ее с толку. Ему бы сейчас радоваться — все ведь обошлось, а он хмуро постукивал карандашом:

— Частишь, как сорока, не угнаться за тобой.