Мои знакомые

— Но велел погодить, нет еще никаких указаний.

— Судя по всему, долго годить не придется.

Лишь к осени его направили в действующие войска. Коротко попрощавшись с женой — не выносил женских слез: «Ладно, мать, живы будем, не помрем», чмокнул малышей — сына и дочурку, помчался за город, где стояла танковая часть. В прокуренном спортзале школы его встретил людской гомон, взвинченные смешки призывников запаса, напряженно толпившихся в ожидании какого-то командира. А тот все не шел, задерживался. Еремин присел на нары, аккуратно поправив свисавшее одеяло. Он единственный был в форме, почти все остальные кто в чем, запыленные с дороги, в сапогах с присохшей грязью. Прошел час, другой. Сосед напротив, фатоватого вида старшина, с пистолетом, планшеточкой, с обожженной шеей в распахе линялой гимнастерки, подмигнул Еремину:

— Ты-то куда приторопил, служба безопасности?

— Куда все, — негромко отрезал Еремин, — хотя… за всех не ручаюсь, — Его начинало злить это долгое сидение в неведении, махорочный дым, которого он терпеть не мог, нервные шуточки со всех сторон, застревавшие в ушах.

— Не ручаешься, значит, ох ты, какой подозрительный, — хмыкнул старшина. — Учти, тут тебе не кабинет, герой.

— Встать! — неожиданно для себя гаркнул Еремин и сам первый вскочил, руки по швам, а следом за ним и другие, решив, очевидно, что пришло начальство. — Застегните ворот, какой пример подаете! — И заметив, как пошло пятнами чужое обожженное лицо, ощутив на себе десятки глаз, спокойно произнес: — Товарищи, как я понимаю, нам с часу на час — в бой. Бани я тут что-то не приметил. Но в углу зала два умывальника и довоенные обмылки. Прошу привести себя в порядок, чтобы на построении быть в достойном виде. Все слышали?

— Все, — нестройно раздалось в ответ.

— Вам советую особенно, — обронил он сжимавшему кулаки старшине.

— Да ты что, кого учишь?

— Где горел? — тихо спросил Еремин.

— Ну под Брестом, — растерянно пробормотал тот.

— Тем более. Застегни ворот. И подай пример. Команду же знаешь: «Делай как я!» Или ты привык соляркой умываться? — И первым, под одобряющий смех и реплики собравшихся, двинулся к умывальнику.

Но тут уже всерьез прозвучало: «Встать, смирно», — и все обернулись к дверям, где, должно быть, давно уже стоял, наблюдая, худощавый командир с тремя шпалами в петлице, жестом отменивший команду.

— Все верно, лейтенант, — сказал он, улыбнувшись, Еремину. — Но баня будет, а сейчас, как приведут себя в порядок, построй всех у крыльца для зачтения приказа.

Это был командир полка Вовченко, который много лет спустя подарит Еремину Юрию, инженеру оборонной промышленности, свою книгу о танкистах с трогательной и суровой надписью:

«Сыну моего фронтового друга, павшего смертью героя в великой битве под Сталинградом. Светлая память и горечь утраты всегда в нашем сердце».

А пока зачитали приказ. Михаилу Еремину сразу дали танковую роту. Так началась его служба. Рейды по тылам врага, беспрерывные бои под Москвой, сжимаемой в кольцо фашистскими войсками. Рота — пятнадцать танков, командир, как всегда, в головном, с ним экипаж четыре человека, а бывало, и не больше двух — война людей не жалела. Орудийным взял к себе шумливого знакомца старшину Новикова, который оказался храбрым бойцом, хотя и с прежней тягой к щегольству: командирская фуражечка вместо шлема, планшетка через плечо. Механиком был Силин — бессменный водитель, как он сам себя называл: пуля его не брала. Заряжающим — Завгородний, вчерашний колхозник. Еремин в шутку всех звал пахарями, хотя первые двое — заводские парни.

— Все равно — все пашем. Не попашешь — не поешь. На нашем счету уже девяносто машин — на хлеб заработали.

Они действительно работали на совесть. Войдут в азарт — море по колено, а так — чересчур даже спокойные, степенные и все примерно одного возраста — до двадцати двух, не больше. Но и учил он их в каждую свободную минуту — тактике, матчасти — семь потов сгонял. Машина, втолковывал, уход любит, она, ребята, с понятием, в долгу не останется. Ничто не ускользало от его зоркого глаза, не зря называли его с легкой руки Майстренко — батько чекист. Побаивались — вспыльчив был, но любили — за ворчливую отходчивость, чувство юмора, а главное, за умную отвагу. Каждый бой прорабатывал детально, вместе с комвзводами изучал местность, ставя каждому конкретную задачу. И маневром владел. Можно было позавидовать выдержке, с какой он в засаде пропускал немецких танкистов-разведчиков и, подпустив основные силы врага ближе некуда, внезапно вырывался вперед, громя крестатые машины.

Ему бы после успешного боя порадоваться, передохнуть, а он с пылу с жару за разбор:

— Ну что, геройский наш механик-водитель… Значит, танк запускаете, а у вас аккумулятор сел. А вчера фрикцион шайбой заклинило… У него в машине блуждающие шайбы. А кто в ответе?

— Случай же, товарищ…