Мои знакомые

Это обронил бондарь Сысой, чья фотография — нос кверху, рот до ушей — уже с неделю маячила в дальнем углу на стенде передовиков. Сидевший рядом с бондарем рыбмастер Елохин громоздко поднялся и пошел к трапу, отмахнувшись от мухинского: «Вы куда?» — «За кудыкину гору в детский сад». И Мухин, прикусив губу, снова уставился в бондаря. Вид у него был непривычно хмурый, напряженный, точно он готовился к бою — один против всех.

— Что вы хотели сказать, Сысой Исаич? Давайте с места.

Тот смущенно скомкал кепку и улыбнулся беззубо, точь-в-точь как на портрете, в его уклончиво косящих глазах жила растерянность: как бы чего не ляпнуть невпопад.

— Ну-ну, смелей, — подбодрил Мухин. — Речь идет о художественной правде: насколько верно отражена жизнь в воспитательном плане?

— Дак все верно, все по правде, — с готовностью отозвался бондарь. — Все как есть на самом деле…

— Какая же это правда? Чему она учит? — сдержанно заметил Мухин. — В чем смысл фильма? Важно ваше мнение, а не режиссера в данном случае.

Бондарь мялся, пожимая плечами, и все старался обезоружить своей благостной улыбкой непонятно от чего расходившегося комсорга. Но тут поднялся, кажется, тоже собравшийся улизнуть скучающий Юшкин. Мухин тотчас его одернул и приказал сесть и слушать, что люди скажут, а не увиливать… Юшкин сел, проворчав довольно громко:

— Тебе «галочка» в отчет нужна, ты и слушай, а у меня дело горит. Устроил цирк…

— Твое дело давно сгорело, — вспылил Мухин, накаляясь, боясь упустить нить беседы. — Мы еще будем слушать тебя на собрании, работу твою. И при чем тут цирк?

— А при том! Мнения… Соавторство… От того, что мы согласны или нет, ничего не изменишь. Даже если в стенгазету протокол тиснешь.

Мухин загрохал кулаком по столу, стараясь унять поднявшийся галдеж, вскинул руку, выдерживая наплывшую паузу. Сказал уже спокойней, переводя дыхание между фразами:

— Правда бывает всякая, иную правду можно и в помойке раскопать. А вам лично, товарищ Юшкин, как человеку грамотному, скажу, но так, чтобы все было ясно. Искусство должно типизировать, то есть брать положительное явление и на нем учить людей…

— А куда девать отрицательные?

— …учить отношению к жизни! А этот фильм-фотография единичного случая. Без обобщения! — Голос его зазвенел в попытке убедить в том, что ему никак не удавалось высказать до конца понятно. Он это чувствовал и от того еще больше волновался. — На наших глазах рушилась семья… Ячейка государства, как всем известно. Разрушил ее — всему конец. Изменил жене — значит, ты в принципе морально неустойчив. А где выводы автора? Нет их! Значит, гуляй, расшатывай, а нам и дела мало! Общественность в фильме молчала, с режиссером заодно. Это называется гражданской позицией?! Мазня!

— Ну, — обронил кто-то, — ихняя жизнь для всех не указ…

— Вот именно!

— А потом они же помирились, — елейно вставил Юшкин.

— Благодаря жене, — отрезал Мухин, — олицетворяющей покорность и терпение, причем неизвестной рабочей принадлежности, так — домашняя наседка. А где женская гордость? Где равноправие?

— Вот, юноша, вот оно и есть! — вдруг поучительно произнес бондарь, в котором справедливость взяла верх над робостью. — Нет его, равноправия, и не надо… Скажем, выбилась она в служебные начальники и дома почнет права качать. И пошла борьба, вроде как соревнование — кто кого. И уже она не жена, а вроде старшина, как с ей в постель лягать? По стойке «смирно»? Не-ет, женщина должна быть женщиной…

В поднявшейся разноголосице бондарь сел на место, уважительно при этом глянув на комсорга, как бы испросив его разрешения, и Мухин напрасно стучал по столу, стараясь унять матросов. Санька даже подивился его запалу: чем его так проняло, Мухина? А рыбаки шумели, каждый доказывал свое. Одни — что от бабьей гордости один вред, другие, неженатые, почему-то ратовали за женскую свободу и независимость. Двое молодых матросиков едва не сцепились, сводя какие-то старые счеты. Спор, точно телега, свернувшая с накатанной колеи, загрохотал по кочкам, куда-то в сторону от заданной темы, и Мухин тщетно пытался успокоить людей. Но тут вскочил боцман и пронзительно крикнул:

— Молча-ать!.. Кончай базар! Тут что — травля на баке или сурьезное собрание? — Шум постепенно улегся, как волна под дождем, а боцман, преданно косясь на Мухина, все так же резко отчеканил, рубя воздух толстой ладонью: — Моряки! Товарищ комсорг прав, кино игде делали, там люди не дурей нас. Как было, так и сняли. Все как есть, чтобы, значит, упредить других от такой нервотрепки. А сейчас, с позволения товарища Мухина, все свободные к сетям. Пять минут перекур!

Матросы тут же задвигались. Мухин окаменело смотрел им вслед, точно древний мудрый полководец, которого на свою беду покинула неразумная армия. Даже жалко его стало, когда он присел в опустевшей комнате за столик в углу, уткнув локти в чистый ватман будущей стенгазеты и обхватив руками впалые щеки.

Санька присел рядом, выждав, спросил сочувственно:

— Чего так переживаешь, Мухин?