Мои знакомые

— Того, — сипло, с каким-то странным всхлипом буркнул Мухин и отвернулся — только желвак заходил под виском: неужто плакал? У Саньки вдруг ни с того ни с сего тоже защипало в носу. Вот уж не представлял себе плачущего комсорга. Но, видно, Мухин был не из тех, кто способен поддаться слабости. Убрав с лица ладони, вымолвил глухо, глядя перед собой: — У нас дома схожая история… Батя другую нашел, мать не стерпела, сказала: «Уходи». Он и ушел. Ты, говорит, сильная женщина, а та как дитя, и у ней ребенок будет… И пусть… И правильно мать сделала!

— Ну ладно, — сказал Санька, давая Мухину прийти в себя. — Правильно и правильно. У ней своя голова, сколь голов, столько решений. А ты хочешь, чтоб кино всех одному учило?

— Не одному, а ответственности за свои поступки!

— По-твоему, что же, если в книге или в кино все хорошо, то и в жизни так будет?

— Должно быть!!

На мгновение Санька ощутил беспомощность перед такой железной логикой и свое бессилие что-либо возразить, да и опыта не было — как тут рассудишь? Он даже чуть вздрогнул под посыпавшимися на него резкими доводами Мухина. Тот выплескивал их из себя с неимоверной силой, рубя ладонью по столу: должно быть! Иначе зачем искусство?.. Как же тяжко было, когда отец ушел, но тут ему попался Корчагин, и такими никчемными показались собственные невзгоды. Прочел — и откуда сила взялась… Или вот, скажем, злость тебя мучит, а прочел книгу и чувствуешь — добрей стал. Конечно, все это не сразу, постепенно. Накопление душевного добра. Люди века жили как чужие, в темноте, в жестоком невежестве. Как быть, как себя вести, что есть нравственный кодекс? А ты — художник, ты — учитель. Так имей твердость — воспитывай, а не как в ином фильме — сунут двусмыслицу, а простой человек переваривай, хоть подавись…

Черт его знает, в чем-то он был прав, но уж очень все просто, по-мухински, будто разговор шел не о душе человеческой, а о том, чтобы прочистить трюм для новой бочкотары — вложи ее туда, и порядок. Но убежденность его, как и тогда, на собрании, была искренней, и речь теперь шла уже не о конкретной семейной истории, о чем-то большем, принципиальном, важном, и это сбивало с толку. И от того, что со всем этим как бы соглашался, Санька кивал, будто подлаживался, стало и вовсе не по себе. И вообще, если Мухин прав насчет литературного учительства, то сколько же надо прочесть книг, чтобы научиться понимать друг дружку. И ведь для этого надобно мыслить одинаково, всем стать как один, как рогульки на штурвале, которым вертишь так и сяк, чтобы выдержать курс… А ведь без курса все-таки нельзя, без движения жизнь невозможна. Но что означает правильное движение, как его определить, его истинный смысл, если мир бесконечен. Стоп! Кажется, его опять занесло в облака, где конца не найдешь. Санька мотнул головой, стряхивая наваждение:

— Наверное, ты прав, Мухин, что за землю держишься. Но с искусством у тебя накладочка. Простые люди… учить, воспитывать… Вроде малых детей манной кашкой кормить, постепенно. Но пока они есть будут да расти, что взрослым-то делать? Отдыхать от сложностей? А как же общий прогресс?

— А что плохого? И отдыхать! — натянуто рассмеялся Мухин, озадаченно глядя куда-то мимо Саньки. — Конечно, — вздохнул он, — не все так просто, сам иногда задумываюсь, вроде тебя… А все же земля вертится, а не шастает туда-сюда. Во всем есть закон! Обмозговать бы это на досуге, подпереть классикой, а когда?.. Работы под завязку.

— Мозговал бы в своем институте. Или кушать надо, так отец бы помог.

— Никогда! Мать завателье, нам хватает, обойдемся… А в рейс я пошел для закалки! Да!

— Помог бы, помог, — повторил Санька, — отец есть отец. Зря заносишься. Не веришь, спроси хоть Никитича! Отцу тоже нелегко! — Санька даже подивился своей поучающей горячности. — И за ошибки человек платит. Во что они обходятся? Разве учтешь, чего ему все это стоило. Вот о чем говорить бы надо. Но в кино об этом ни гу-гу, да и ты затеял: ячейка, измена, а ведь вроде бы умный…

— Да, для закалки, — как бы не расслышав, хрипло повторил Мухин. — В мореходку пойду. А там, говорят, экспедиции бывают научные, новые районы открывать.

Глаза его колко смотрели вдаль, серые, с острым зрачком, и немного жалкие на худом лице, аж сердце сжалось. Будто и не он, Мухин, минуту назад несгибаемо наседал на Саньку со своими истинами…

— И дальше за экватор… — Мухин неожиданно засмеялся. — А мы с тобой, может, и подружимся, у тебя голова светлая.

— И так друзья до гроба, — отшутился Санька, — вместе газету стряпаем… Не под ручку же по палубе проминаться.