Мои знакомые

Иными словами — работать с умом, с загадом на будущее, с той подлинно инженерной смекалкой, когда, конструируя частность, имеешь в виду общее — на долгие годы вперед.

Обо всем этом говорил мне Игорь Сергеевич Кисленко, пока мы ходили по цехам среди жужжащего пламени сварки, грохота отбойных молотков, взламывающих старый асфальт, шума кранов, несущих прогоны новых поточных линий, — среди всего этого кажущегося хаоса, в котором уже проглядывал новый облик предприятия. Игорю он был видней, и люди, с которыми он поминутно здоровался, на ходу решая будничные свои дела, были родные и близкие, и он тут же мне говорил о каждом, ревниво следя за бегавшим по блокноту карандашом — как бы кого не упустить, о каждом сказать доброе слово.

В десятом цехе, в его голубоватой от «фонаря» дали, он долго вздыхал, оттого что не мог показать мне контактно-сварочную машину — дверь отсека была заперта на время обеда, — но зато, обнаружив стальной остов картера, который пойдет на сварку, с присущим ему азартом стал объяснять, как трудно было такую махину сваривать вручную по всем пяти плоскостям — попробуй просунуть внутрь электрод. Сейчас, конечно, нужна иная точность, но зато и прочность какая, без брака. А производительность прыгнула в семьдесят раз! Представляете?

И тут же с торжественными нотками в голосе заметил — машина сделана в содружестве с институтом Патона, а работники завода Филиппов, Энтин и Мартынов стали лауреатами Государственной премии УССР. Сказано было так, будто он сам стал лауреатом. И тотчас что-то записал в свою тетрадь. Может быть, ему пришла мысль об укреплении связи с наукой, для очередной его лекции. А мне вдруг подумалось, что ведь лекции — после работы, а приходит он на завод за час до начала, чтобы обдумать план дня. Когда же возвращается домой? И как часто видит жену и дочь?

— Да вроде бы вижу по вечерам, — засмущался он, пряча тетрадь. — А вот с утра убегаю затемно. Надо день расписать. Иначе все рассыплется. Потому и тетрадь завел.

— Ну и как?

— Порядок.

— Я говорю — как жена?

— А, бунтовала уже. Когда эта карусель кончится?!

— Ну ясно. На личную жизнь времени не остается.

Он взглянул на меня, пожав плечами:

— А это и есть моя личная жизнь. — Он просто не мыслил себя без «карусели», без этого привычного ритма. Вдруг рассмеялся, сообразив что к чему: — Вы, наверное, имеете в виду отдых? Так будет же отпуск. Поедем в пансионат, в свой, всей семьей.

От него просто нельзя было не заразиться оптимизмом, уверенностью, какой-то особой прочностью души, которую, чего греха таить, мы часто теряем в будничной суете, сталкиваясь с житейскими неурядицами. Пустяки все это, если есть в твоей жизни главная линия — магистраль.

Уже далеко за полдень мы добрались до шестого машиностроительного, дашковского. Просторный цех, с колоннами в пролетах, между которыми гудели гигантские станки, с медленно движущимся под потолком краном, несущим в клюве стальные коленвалы.

— Еще недавно были чугунные. Сложности, конечно, прибавилось, но зато и качество! Валы привозные, но скоро начнем штамповать сами, по-новому методу…

Это я уже знал и тем не менее слушал внимательно, словно попал сюда впервые, заново ощущая величие и точность работы. Люди, такие маленькие рядом со своими великаньими станками, казались умельцами-волшебниками.

На минуту Кисленко отвлекся, о чем-то заговорив с парторгом цеха, и, вернувшись, сказал с хозяйской удовлетворенностью:

— С перевыполнением идут. Между прочим, по технике и качеству — лучший цех в отрасли. В ГДР есть такой же, но наш, пожалуй, получше…

Я взглянул в сторону дашковского угла. Николая Иваныча не было — должно быть, уже сменился. Вдруг слева открылись взору два не похожих на другие станка, закрытые точно броней с множеством кнопок. Это были новые станки с программным управлением.

Кисленко погладил станок по кожуху, как живого:

— Все делает сам, полная фрезеровка. И производительность — в семь раз…

А я подумал о Дашкове, о его золотых руках, интуиции, смекалке. Все эти качества умельца заменит электронный мозг машины. И, разумеется, уйдет в небытие тяжкий его, напряженный труд. Вместе со сноровкой умельца? Была в этом некая грустная радость. Конечно, оператору тоже потребуется и ум и сноровка, но уже иного рода…

Я сказал об этом Игорю Сергеевичу, прекрасно понимая, что не найду в нем сочувствия, — прогресс не остановишь, да и глупо было бы… Но Игорь Сергеевич кивнул согласно и тут же, поразмыслив, покачал головой.

— Нет, почему же. Самая тонкая доводка — шлифовка останется за ним. Последние сотки всегда требуют точности и опыта. Определить по искре, не много ли взял, нет ли перегара… Нет, нет, тонкость — как высшее умение останется.

Он окинул взглядом цех, а я, вспомнив утренний разговор, спросил, не эти ли новшества он имел в виду, когда говорил, что реконструкция коснулась Дашкова?

— А… нет, не только это. Имелось в виду наше письмо в «Правду». Среди авторов были и Бережков, и Дашков… Мы ведь давно заболели реконструкцией. Пришлось толкнуть министерство, ждать было нельзя.

— А министерство обиделось.