Мой знакомый учитель

Да, давно друзья не бывали в этих заповедных местах. Они уехали далеко, через Уфалейский перевал, в горы. Свернули в сторону, остановились на берегу светлой речушки Сугомак, спрятавшейся в черемуховые заросли. Там, в отдалении, высилась гора, а на ее склоне примостился серый морщинистый шихан, похожий на огромный толстый палец сказочного великана.

Перед войной вдоволь побродили по этим местам, и сейчас от этой черемуховой речки, от дальних и от ближних синих гор, от серого шихана, от голубого неба, по которому ползли пузатые белые облака, излучалась невидимая энергия, будоража души друзей, властно уводя их в прошлое.

— Помнишь? — спросил тихо Семен, кивнув на шихан.

— Помню, — отозвался шепотом Владимир, — все помню так ясно, так чисто, как будто было это вчера, как будто не было ничего — ни войны, ни скитаний…

В детстве Владимир забрался на ту скалу-шихан, встал на махонькую площадку на вершине, и дух захватило. Коршун неподвижно распластал над ним крылья, смотрел на мальчика круглым желтым глазом, а Владимир закричал:

— Коршун, коршун, колесом,
Твои дети за лесом!

А выше коршуна плывут облака. Прыгнуть бы, ухватиться за них и поплыть далеко-далеко над горами, над городами и морями в сказочную страну, о которой рассказывала мать.

Вокруг горы, ближние — темно-зеленые, а дальние — синие-синие.

Внизу у подножия стоит Семка и кричит:

— Эге-гей! Володька-а! Слеза-ай!

Но слезть с шихана Владимир сразу не смог. Испугался. Хотел было попробовать, лег на живот, спустил ноги, потихоньку стал съезжать, а нога не нашла опоры, рука сорвалась, и он повис на одной руке, оцепенев от ужаса. Потом отчаянным усилием снова, вскарабкался на площадку. Семка торопил:

— Слеза-ай скорее!

Солнышко уже клонилось к горе, наступал вечер.

— Не мог-у-у-у, — ответил Владимир. — Не мог-у-у-у.

Семка заметался возле шихана, не зная, что делать. Недалеко был покос Глазковых, Семка побежал за Володькиным отцом.

А в это время Владимир снова попытался слезть с шихана. Поборол страх, и все кончилось благополучно. Прибежал отец с Семкой. Увидев сына живым и невредимым, он облегченно вздохнул и сознался:

— Бежал тебя выручать и думал: спустишься с шихана, выпорю, как Сидорову козу. И не за то, что полез черт знает куда, а за то, что ты оказался таким трухлявым. Какой, думаю, у меня сын трусливый, хотя порой гоношиться любит: я да я! Но ты победил страх. Молодец!

Вот эту историю сейчас и напомнил Семен Демин.

Они растянулись под березой. Владимир рассказал о себе, а Семен — о себе. Живет в Карабаше, трудится на медеплавильном, мастером. На войне не был, работал на заводе, медь варил — по брони от армии освободили. Кому-то и в тылу надо было трудиться.

— Недавно узнал, что ты вернулся, взял у товарища этот быстроход, — Семен показал на мотоцикл. — И к тебе. Да вот, понимаешь, слышал о тебе плохое.

Владимир от смущения грыз травинку и молчал. Потом неуверенно спросил:

— Что плохое?

— Дружками обзавелся, ходишь по учреждениям, попрошайничаешь.

— Да это ж… — хотел было возразить Владимир.

— Знаю. Ты что, так и жить собираешься?

— Давай договоримся: не будем поучать. Ясно? У меня на плечах своя голова, у тебя своя.

— Я тебя поучать не буду, я тебе по старой дружбе морду могу набить, не посмотрю, что ты такой израненный с войны вернулся!

— Ой ли?

— Мне за тебя стыдно, понял? Не хватало, чтоб ты еще милостыню просил.

— Не твое дело!

— Мое! И ша — молчи. У тебя вся жизнь впереди, а что покорежило тебя на войне — смирись. Новая нога не вырастет, а жить надо и не так, как ты собираешься. Ты все растерял, у тебя нет завтрашнего дня, как можно жить, не видя впереди огонька?

— Что ж делать?

— Что хочешь, только найди себе цель, слышишь? Цель найди, иначе пропадешь. Учиться иди, задай себе цель — инженером сделаться, а то и педагогом. И добивайся. Тогда у тебя жизнь смысл получит, а все ненужное смоет.

— Эх, как легко ты рассуждаешь. Цель, учиться! Я, может, сам об этом думал, да куда я с таким здоровьем? Кому я нужен?

— Ишь, какую философию придумал, а? Чтоб оправдать самого себя — на что, мол, я нужен. По-моему, ты просто трус.

— Сколько лет не виделись, — усмехнулся Владимир. — И вот, пожалуйста, говорить больше не о чем.

— Найдется о чем, всему свое время. Ты боишься трудностей, прячешься от них за свою подленькую философию.

— Ну, знаешь ли!