Мой золотой Иерусалим

Зато лондонский вокзал «Виктория», на который прибыл их поезд, был явно доступен слишком многим. Его до отказа забили толпы школьников, здесь скопились дети из сотен школ, кто в форме, кто нет, кто с учителями, кто без. Клара жадно пожирала их всех глазами — и послушных, построенных друг за другом, и высокопарно скучающих, и взволнованных, и в панике ищущих запропастившийся куда-то билет. И своих подруг, внезапно раскрывшихся в новом свете: смеясь, они теребили в руках багажные бирки и стреляли глазами по сторонам, словно ошалев от неожиданно богатого выбора. Весь вокзал был похож на бестолковые и многолюдные школьные танцы, на которых скованность, смешиваясь со смутными желаниями, ударяет в голову пьянящим напряжением. Хорошо, что нет Уолтера Эша, подумала Клара, без Уолтера у нее шансов больше. Хотя каких именно шансов, ей уточнять не хотелось.

Вкус к подобным путешествиям, впервые почувствованный здесь, Кларе суждено было сохранить на всю жизнь. По сравнению с эмблемой «Золотой стрелы» в другом конце вокзала, табличка в голове их состава была неказистой, под стать «туристскому» третьему классу, но один ее вид вознес Клару к высотам, доселе ей неведомым: сидя в идущем на юг поезде, она не отрываясь глядела в окно, словно погрузившись в транс. Другие девочки в купе то сравнивали свои фотографии в паспортах, то с притворным негодованием, восхищенно-возмущенно высказывались по адресу расшумевшихся в коридоре мальчиков, которые — подумать только! — пили пиво из жестяных банок; Клара все видела, но от избытка чувств не могла открыть рта. Другое неизгладимое впечатление произвел на нее паром; она никогда еще не путешествовала по воде, не считая катания на лодке в парке, и теперь, стоя на верхней палубе под пронизывающим апрельским ветром, вглядываясь в пенистые волны, в серое пространство, в удаляющуюся отмель Фолкстона, думала, что никогда ничего прекраснее не видела. Потом она отправилась на разведку; паром казался безграничным, неисчерпаемым, он никогда в жизни не мог наскучить. Море штормило, большинство пассажиров притихло, несколько человек уже перегибались за перила, кого-то тошнило прямо на палубу; Клара же чувствовала себя как никогда хорошо, и сильная качка была для нее лишь дополнительным удовольствием. Она заметила, что отдельные группки школьников понемногу пытались знакомиться; те из ее подруг, кто не мучился в дамском салоне, переговаривались с мальчиками из Бирмингема, но Клара к ним не пошла, ей хотелось быть одной. За всю переправу она заговорила только раз — с молодым человеком, который сбил ее с ног, спускаясь по лестнице: она спускалась на две ступеньки впереди него, паром сильно качнуло, молодой человек оступился и врезался в Кларину спину, отчего она тоже оступилась, и оба они с размаху сели на ступеньки. Он помог ей подняться, бросился тщательно отряхивать ее плащ — с извинениями, но ничуть не смутившись; он был такой любезный, такой уверенный, что Клара почувствовала, будто ей сделали одолжение, но к собственному изумлению услышала, как в ответ с такой же непринужденностью заверяет его, что нет, он ее не ушиб; нет, это совершенно не его вина; да, что и говорить, в такой шторм не часто приходится плавать. Потом он ушел, а она смотрела ему вслед; у него были желтые, именно желтые волосы, и Клара сказала себе: это ученик частной школы. Она никогда не встречала учеников частных школ, но, увидев этого, сразу его узнала, как узнала бы Эйфелеву башню. Позже, уже за пять минут до Кале, она заметила его в баре, где он пил бренди; молодой человек улыбнулся ей и спросил:

— Может быть, вы тоже выпьете? — но Клара, улыбнувшись в ответ, покачала головой и прошла мимо.