Мой золотой Иерусалим

В сам ом Париже, в отличие от дороги к нему, не обошлось без разочарований, хотя Клара поняла, что не устраивает ее не столько город, сколько то, в каком качестве она здесь оказалась. Весь этот школьный тур являл собой пример грандиозного упорядоченного беспорядка: каждый день до последней минуты был занят каким-нибудь мероприятием, и Клара не сразу разобралась, что никого на свете не волнует, присутствует она на каждом из них или нет. Она не привыкла, что можно так легко нарушать правила, так легко избегать послушания. Наутро, переночевав в лицее, где их поселили, все отправились на организационный прием в ратушу. Клара шла туда с доброжелательным интересом, но, придя, обнаружила лишь гигантское, душное, оскорбительное столпотворение. Их всех — тысячи школьников никак не младше шестнадцати лет — согнали в большой зал с высокими позолоченными стенами и стали учить не оскорблять французов, не разговаривать с арабами и не ходить на Монмартр. Потом встала какая-то англичанка и заявила, что Париж всегда был для нее «source in'epuisable de» [50]чего-то там, все захлопали, и вскоре, довольно быстро, их выставили — помещение явно требовалось для других целей. Кларе прием не понравился, и она изумилась, что у нее хватило ума это понять. Но насколько на самом деле необязательным было посещение подобных мероприятий, она так и не поняла и продолжала получать все запланированные удовольствия. В «Комеди Франсез» ей тоже не понравилось: какое-то сборище чопорно кривляющихся, без умолку тараторящих призраков — одно издевательство над пьесами, в которые она вчитывалась в спокойной тишине; знаменитые Версальские зеркала были сплошь в каких-то пятнах, у собора Парижской Богоматери вид был такой, будто ему забыли достроить два шпиля, а знаменитые поэтические кафе заполняли одни старики да туристы. Лекции, организованные в Сорбонне, оказались примитивными до умопомрачения, лекторы чудовищно — хотя и по понятным причинам — недооценивали аудиторию; такой скуки от учебы Клара не испытывала уже много лет.

В результате она пришла к выводу, что ей не нравится быть туристкой: роль зеваки приводила ее в непонятную ярость. Она не могла, не смела признаться себе, что эта ярость порождена ее безмерным честолюбием; ей неинтересно было сидеть в «Де Маго» и думать, что когда-то здесь так же сидели Сартр и Симона де Бовуар; ей не хотелось взирать на особняки покойных знаменитостей, во всяком случае, снаружи. Изнутри — да, хотелось. Она не сознавалась в этом даже самой себе, сознаться в этом значило бы расписаться в собственном безумии, но желание от этого не исчезало, оно незаметно присутствовало в любом удовольствии. В кафе она не желала терпеть хамство официантов, которые были еще грубее, чем где-либо в Нортэме; ее не устраивало столь ничтожное положение — за границей оно почему-то воспринималось еще болезненнее, чем дома; Кларе казалось, что она должна была как-то этого избежать, что должна была, приехав сюда, каким-то образом переродиться. Однажды она увидела за столиком на тротуаре невероятно красивую пару: они сидели на пластмассовых стульях и обнимались, склонившись друг к другу, они пили что-то бледно-зеленое и обнимались — мужчина с худым, изломанным, трагическим лицом и девушка, смуглая, тоненькая, с бледными губами на лице, темном от загара. Вид этих людей так взволновал Клару, что она прямо вслух воскликнула, обращаясь к идущей рядом Рози:

— Боже мой, посмотри, какая чудесная пара!

Рози, повернув голову, уставилась, потом рассмеялась и сказала:

— Господи помилуй, ну и представления у тебя! Я бы в жизни не согласилась такой быть, даже за сто фунтов.

Три раза в день они ели в лицейской столовой, и еда вызывала немало возгласов. Хорошо хоть нет Уолтера с его шуточками, думала Клара, он бы тоже нашел что сказать. Обычай пить кофе из огромных чашек все дружно сочли очаровательным, но остальная экзотика пользовалась куда меньшим успехом. Количество чеснока вызывало сильное недовольство, обилие растительного масла — множество кислых гримас, а глубочайшее, скандальное негодование, с которым была встречена появившаяся однажды на обед колбаса, привело Клару просто в восторг. Колбаса была жесткая, узловатая, очень сильно наперченная, в ней сплошь попадались хрящи и комья сала — полная противоположность однородному, нежному, мелкозернистому фаршу английских колбас; получив такое, ряды шестиклассниц буквально онемели от ужаса. Все молча попробовали, попытались прожевать и с молчаливым отвращением отодвинули на край тарелки. У Клары колбаса вызвала такое же тошнотворное омерзение, как и у всех, однако она ее съела. Мелко порезала, старательно прожевала и съела. И когда девочки развернулись в ее сторону, спрашивая:

— Тебе что, по-нра-ви-лось?! — она, глотая из последних сил, ответила с торжествующей улыбкой:

— А что? По-моему, вполне съедобно.