Мой зверь безжалостный и нежный

Все смеялись уже в открытую. И при этом переводили взгляд с него на меня и обратно. Тимур на их вопросы не реагировал, будто их не слышал, он продолжал смотреть на меня, тяжело и неотрывно. И в его взгляде не было знакомой ярости, злости или обиды, нет, ничего такого даже близко. Это была именно ненависть, холодная, расчетливая и циничная.

— Алик бы щас облез, — прыснул Тарас.

— Ага, — поддержали его.

Я не знала, что происходит, но интуитивно чувствовала — что-то гадкое, нехорошее.

— Тим, и когда вы успели? В пещере, поди?

— А здесь?

— Ну чё? Как оно?

И я всё поняла. Меня будто наотмашь ударили так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Лицо полыхнуло огнем, а в груди, наоборот, стал разрастаться ледяной ком, сковывая мертвым холодом внутренности.

— Что происходит? — глухо спросила я, но в ответ услышала лишь глумливые смешки.

Все они, ну кроме Гены, который низко опустил голову, и самого Тимура, разглядывали меня так, будто я стояла тут перед ними голая — похотливо, насмешливо, унизительно. И эти их взгляды, как липкая грязь, пачкали кожу.

Они всё знали. Даже нет, они узнали про нас только что, с его появлением. И тут я сообразила: Давид-победитель. Тимур демонстративно взял эту фигурку, чтобы показать всем. Не просто сболтнул, чего я побаивалась, а сделал это самым жестоким, циничным и подлым способом. Намеренно причинил мне боль, опозорил и унизил при всех…

Поверить невозможно. Неужели он оказался способен на такую жестокость и подлость всего лишь потому, что приревновал меня к Ромке?

У меня перехватило горло. И в груди так больно стало, что, кажется, даже в глазах потемнело. И ведь больно не столько от позора, этих унизительных смешков и пошлых реплик, сколько от того, что он меня предал. Он... я же верила ему безоговорочно. И была уверена в нем больше, чем в себе.

От кого угодно я могла ожидать удара, от кого угодно я бы такое вытерпела, но не от него…

— Занятие окончено. Вы свободны.

Продолжая хихикать, перешептываться и бросать на меня сальные, насмешливые взгляды, все вышли. Гена на пороге оглянулся, посмотрел с каким-то ужасом на Тимура, потом стыдливо — на меня, задержавшись на пару секунд, но тоже ушёл.

Тимур же с непроницаемым лицом спрыгнул с подоконника, сунул злосчастную фигурку обратно, на полку, сунул руки в карманы джинсов и неспешно направился к выходу.

Сначала я стояла как столб, окаменев от потрясения. Потом меня, наоборот, всю затрясло, пришлось даже вцепиться в спинку стула, чтобы руки не выдали охватившую меня дрожь.

Голос тоже подвел, стал каким-то чужим, сиплым и бесцветным, но я все равно бросила ему вслед:

— Поздравляю, победитель сезона лето две тысячи четвертого. Надеюсь, оно того стоило.

И сразу отвернулась, потому что больше не могла сдержаться. Слёзы так и хлынули. Я подбирала их ладонями, крепко зажмуривалась, но никак не могла остановиться. Как же всё-таки больно, будто бритвой всю исполосовали. Он предал меня…

38

Марина

На негнущихся ногах я покинула зал для занятий, дошла до своего домика, к счастью, никого не встретив по пути. В комнате бессильно опустилась в кресло и какое-то время просто сидела, глядя в одну точку перед собой.

Надо было что-то делать, принимать какое-то решение насчёт того, как быть дальше, но никак не получалось собраться. И ни о чем не думалось, кроме как о Тимуре и его необъяснимом и таком жестоком поступке.

Это его предательство не просто ранило, оно раздавило меня. Даже после Ромкиного побега мне не было настолько больно. Тогда я хотя бы вполне могла и соображать, и действовать, тут же сидела как полумёртвая. Боль оглушила меня. Она пульсировала в груди и растекалась по венам, как яд. То и дело на глаза наворачивались слёзы, я только и успевала их смахивать.

Не знаю, сколько бы я так просидела, но тут в оконное стекло ударился камушек. Я встрепенулась, словно ото сна. Поднялась, посмотрела в окно. И сразу же услышала смех. Тарас и ещё один парень стояли метрах в пяти от домика и изображали, очевидно, что-то похабное. Затем Тарас и вовсе спустил шорты, выставив на обозрение причиндалы.

— Марина Владимировна, нравится?

— Что тут может нравиться? — брезгливо поморщилась я. — Не позорься.

— Что, у Тима лучше? — зло ухмыльнулся он, натягивая шорты.

Я отошла от окна, глаза опять заволокло. Однако теперь меня хоть встряхнуло. Глотая слезы, я начала собирать вещи.

Понятно, что здесь оставаться бессмысленно. Эти мальчишки, они же шакалята, им только дай возможность устроить кому-то травлю. И Тарас — это только начало.

Сейчас слух расползётся по всему лагерю, и начнется: кривые ухмылки, косые осуждающие взгляды, оскорбления. Потом пикантная весть докатится до Павла Константиновича, и меня с позором уволят.

Так что я решила не ждать. Покончить со всем самой и немедленно. Потому что я и так с трудом держалась, и все эти публичные издевки и осуждения я бы попросту не вынесла.