Моя академия. Ленинград, ВМА им. С.М.Кирова, 1950-1956 гг.

Интересных наблюдений, в том числе в отделении для буйных больных, было много. Расскажу только об одном из них. Наша группа вошла в мужское отделение, и за нами закрыли дверь. Больных было человек 15. Каждый вел себя по-своему, но общая атмосфера оставалась спокойной, и мы ее не нарушили. Мы наблюдали за поведением пациентов, а они не обращали на нас никакого внимания. Юре Филимонову достался для курации больной средних лет. Они познакомились, и больной показался ему достаточно адекватным, хотя было известно, что он страдает бредом преследования. Бред состоял в том, что в Ленинград будто бы проникают вооруженные группы людей, и он тревожился, что этого не знают жители. Юра попытался спокойно и разумно разубедить больного. Он привлек его внимание к тому, что по улице спокойно едут трамваи, не торопятся прохожие, светит солнце, как всегда, Это можно было видеть через зарешёченное окно. Больной нехотя, но стал соглашаться с молодым доктором. И они уже было договорились, что Ленинграду ничего не грозит. Вероятно, это было бы редким в практике случаем разрушения бреда преследования. Так думал Юра Филимонов. Но вдруг больной вскочил, вбежал в общий зал и, встав на стул, стал громко кричать, обращаясь к больным, что сюда, к ним, проникли враги и пытаются скрыть агрессию, которая угрожает Ленинграду. Больные возбудились, стали орать и бегать. Пришлось всем нам ретироваться к двери. Нас выпустили бдительные санитары. А «борцов за свободу нашего города» пришлось срочно успокаивать.

Доктор Спивак объяснил нам характерную особенность шизофрении. В эмоциональном отношении эти больные напоминают «выжженную степь». То есть эмоции есть, но они обслуживают только бредовые иден, а к реальному миру отношения не имеют.

Кафедра инфекционных болезней располагала большой клиникой. Профессора и преподаватели отличались опытностью. Среди них запомнились проф. Тейтельбаум, доценты Старшов и Иванов. Вел занятия у нас уже тогда подававший надежды капитан м/с Матковский. Мы отлично понимали значение инфекционных болезней для войскового врача. Дисциплина эта сугубо практическая, в начале 20-го века отпочковавшаяся от клиники внутренних болезней. Проф. Тейтельбаум, читая лекцию по теме «Ангины», привел образную картину фолликулярной ангины: «Когда Вы осматриваете горло такого больного, вы видите пурпурный бархат, усыпанный белыми звездами». Поэма! Это запомнилось.

Кафедра военно-полевой хирургии (ВПХ) сформировалась раньше кафедры ВПТ. Ею руководил проф. Банайтис. В наше время среди ее профессоров были Николаев и Беркутов. Николаев, серьезный, внешне весьма замкнутый человек, был противоположностью А.Н.Беркутову, остряку, популярному среди слушателей. Вскоре проф. Николаев скоропостижно скончался, и начальником кафедры был избран А.Н.Беркутов. Позже им был написан учебник по военно-полевой хирургии. И он стал генералом.

О Беркутове существовало много легенд. Одна из них относится уже к периоду окончания его службы. Будто бы выходит как-то проф. В.А.Бейер из клиники, что напротив памятника Боткину, и видит Беркутова, нагнувшегося над капотом своей «Победы». Бейер спрашивает его, проходя мимо: «Как жизнь?» Они были друзьями. Беркутов, не поднимая головы, отвечает: «Пришиваю подушку к одному месту». «Как это?» спрашивает, недоумевая, Бейер. «Жду пинка», отвечает Беркутов. Он ждал увольнения.

Когда потеплело, мы стали ходить в Парк Комсомола, что за Нарвскими воротами. Саша нес Машеньку в рубахе, так, что головка её торчала у ворота. Девочке было удобно и тепло. А ему радостно.

На Ржевке жил мой дядя Саша, токарь на одном из заводов. Я о нем уже писал. Собравшись к нему в гости и зная, что он любит выпить, я купил бутылку «Столичной». Он рассказал мне о производстве, о том, что не оплачивают его рационализаторские предложения, хотя они дают экономию. В общем, был недоволен отношением к рабочему классу. Сели ужинать, он наливает водки и себе, и мне. Я ему говорю, что не пью. Он настаивает. Я объяснил ему, что как он должен беречь свои руки, поскольку они его кормят, так и я должен беречь свою голову, мозги, иначе какой же из меня будет врач. «Голова – это мой инструмент», сказал я. Он принял мои доводы уважительно.

Неожиданно нас навестил Валя Шмелев – курсант артиллерийского училища в Ленинграде. Мы в годы войны жили с ним в одном дворе в Лефортово. С тех пор прошло лет 10. Отец его был шофером и продолжал работать на нашем заводе. Училище его располагалось на ул. Мира, параллельной ул. Куйбышева. Там был и роддом, где в 1933-м году родился я.

Как-то с отцом заглянули в букинистический магазин на Литейном, недалеко от Невского проспекта. Я впервые оказался в доме старой книги, а для отца это было привычным делом со студенчества. Рыться в древних изданиях, переживших войны и цензуру, было чем-то захватывающим.