Моя Антония

Мы дошли до края поля, где дороги наши расходились. Я взял смуглые руки Антонии, прижал их к груди и опять почувствовал, какие они добрые, сильные и теплые, вспомнил, сколько хорошего они для меня сделали. Я долго стоял, прижав их к сердцу. Вокруг становилось все темней и темней, и мне приходилось вглядываться в ее лицо, которое я хотел навсегда сохранить в сокровенном уголке памяти, не заслоненным воспоминаниями о лицах других женщин, потому что для меня оно было самым дорогим и самым нужным.

— Я вернусь, — убежденно пообещал я, глядя на нее в мягких, сгущающихся сумерках.

— Может быть! — Я скорей почувствовал, чем увидел, что она улыбается. Но даже если не вернешься, все равно ты всегда со мной, так же как мой отец. С вами мне не будет сиротливо.

Когда я шел домой по знакомой дороге, мне чудилось, что следом за мной бегут мальчик и девочка, как когда-то бежали за нами наши тени, и что я слышу, как они смеются и шепчутся, раздвигая траву.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ. СЫНОВЬЯ КУЗАКОВ

1

Я обещал Антонии вернуться, но жизнь решила иначе, и сдержать свое слово я смог только через двадцать лет. Время от времени до меня доходили вести о ней; я узнал, что вскоре после нашей встречи она вышла замуж за молодого чеха, двоюродного брата Антона Елинека, слышал, что живут они бедно и у них много детей. Однажды, находясь за границей, я оказался в Чехии и послал Антонии из Праги открытки с видами ее родного городка. Через несколько месяцев от нее пришло письмо, в котором она писала, как зовут ее детей, сколько каждому из них лет и больше почти ничего; в конце письма стояла подпись — "Твой старый друг Антония Кузак". Когда я встретил Тину Содерболл в Солт-Лейк-Сити, она сказала, что Тони "все не везет", что муж ее не слишком крепкий и жизнь у Тони трудная. Может быть, я не ехал к ней так долго из трусости. Дела по нескольку раз в год приводили меня на Запад, и в каждый приезд меня тянуло задержаться в Небраске и проведать Антонию. Но я все откладывал встречу до следующей поездки. Мне не хотелось видеть ее постаревшей и сломленной; мысль об этом пугала меня. За двадцать лет жизни, полной забот, поневоле расстаешься со многими иллюзиями. Но иллюзий юности я терять не хотел. Некоторые воспоминания навсегда остаются живыми, и что бы ни происходило потом, они все равно самые дорогие для нас.

Наверно, я так и не съездил бы к Антонии, если бы не Лена Лингард. Два года тому назад я побывал летом в Сан-Франциско и навестил ее и Тину. Тина живет в особняке, а мастерская Лены помещается тут же за углом, в большом доме. Мне было интересно спустя столько лет поглядеть, как эти женщины ладят друг с другом. Тина время от времени проверяет финансовые дела Лены и советует ей, куда вложить деньги; Лена, судя по всему, заботится о том, чтобы Тина не стала чересчур скупой.

— Чего не выношу, — заявила она мне в присутствии Тины, — так это плохо одетых богатых женщин.

Тина хмуро усмехнулась и заметила, что сама-то Лена никогда не будет ни плохо одетой, ни богатой.

— И не надо! — благодушно бросила Лена.

Лена охотно рассказывала мне об Антонии и убеждала съездить к ней.

— Непременно съезди, Джим. Для нее это будет такой праздник. Не слушай Тину. Антон Кузак вовсе не так уж плох. Он тебе понравится. Конечно, он не добытчик, но Тони и не подошел бы слишком оборотистый. Дети у нее премилые, сейчас их, верно, уже десять или одиннадцать. По мне, такая громадная семья ни к чему, но для Тони это как раз то, что нужно. То-то она рада будет показать тебе их всех!

Возвращаясь на Восток, я сделал остановку в Хейстингсе, в Небраске, и, наняв вполне сносных лошадей и открытую коляску, пустился разыскивать ферму Кузака. Уже перевалило за полдень, когда я понял, что приближаюсь к цели своего путешествия. На невысоком холме справа я увидел большой фермерский дом, рядом красный амбар, окруженный ясенями, а вниз по холму к проезжей дороге спускались загоны для скота. Я придержал лошадей, размышляя, где мне лучше свернуть к ферме, как вдруг услышал тихие голоса. Впереди, в придорожных зарослях терновника, я увидел двух мальчиков, склонившихся над мертвой собакой. Младший, лет четырех или пяти, стоял на коленях, прижав руки к груди и горестно опустив коротко остриженную голову. Старший, положив руку ему на плечо, утешал его на языке, которого мне уже давно не приходилось слышать. Я остановил лошадей рядом с ними, и старший, взяв младшего за руку, подошел ко мне. Он тоже выглядел удрученным. Ясно было, что день для них выдался грустный.

— Вы сыновья миссис Кузак? — спросил я.

Младший даже головы не поднял, он был слишком подавлен своим горем, но брат его посмотрел на меня умными серыми глазами:

— Да, сэр.

— Вы живете там, на холме? Я еду повидаться с вашей матерью. Садитесь, я вас подвезу.

Старший мальчик посмотрел на хмурого братишку:

— Лучше мы пешими пойдем. Мы вам отворим ворота.